На краю государевой земли

Довольный от такой новости, он налил десятнику еще чарку и отпустил его. В этот день он отписал князю Никите про все затеи Дружинки, ничего не утаив. Отписать-то отписал, обезопасил себя челобитной, за казной стал приглядывать, своих холопов, Елизарку и Ваську, ставил подле вьюков с казной, когда сам отлучался со двора. Не доверял он даже Лучке: а вдруг тот в совете с подьячим. А уж казаков опасался — пуще всего. Эта братия, что и подьячий, за нажиток, за чарку водки, глядишь, не то сделают… Да вот житья и самому не стало…

Прошло два месяца, как они пришли в острог. Жизнь в остроге текла медленно и однообразно. Яков сходил с воеводой острожка Хононевым на изюбря. Загнать, правда, того им не удалось, зато они раздобыли пару косуль, вернулись в острожёк. Яков ушел к Хононеву, на его воеводский двор, да там и заночевал, набравшись с устатку водочки… Утром, едва открыв глаза, он вскочил и побежал к себе, опасаясь, что за время его отсутствия вдруг что-нибудь да случилось с казной, и тихонько ругался, злился на себя за то, что угораздило же его согласиться пойти с таким подьячим в посольство.

А тут еще грянуло сполошное время…

В начале сентября до острожка дошли вести, что опять идут в набег многие воинские люди. И Хононев тотчас же прислал к Якову на двор казака с вестью, чтобы он забрал из табуна государевых лошадей, да кормили бы их посольские по своим дворам: табунщик-то отказался отвечать за них.

Яков понял, что ему не открутиться от этих новых забот, нужно было что-то делать, и он пошел на двор к Хононеву.

— Федор, отдай тех лошадок крестьянам, и те бы кормили их по дворам, — попросил он его.

Хононев почесал затылок, покачал головой с чего-то.

— Эх, Яков, Яков!..

Затем он все же собрал крестьян на сходку и велел им разобрать посольских лошадей по дворам. Но те ни в какую: помирают на государевой пашне, не в тягло… Хононев и просил, и умолял, и угрожал… Наконец, он уломал их, чтобы взяли хотя бы тех лошадок, которые пойдут под государевой казной.

— Всего-то четыре! — удивился Яков упрямству здешних крестьян и беспомощности воеводы. — Хм, однако!

И он опять послал Елизарку к Дружинке с наказом, чтобы тот пришел и отобрал себе лошадей, положенных ему по росписи, да взял бы их на свой двор кормить, пока не минет сполошное время.

Елизарка вернулся со двора Дружинки ни с чем: подьячий отказался что-либо делать.

— Опять его двор полон хмельных! — сообщил Елизарка; он сам был не прочь выпить при случае, однако не опускался до торговли водкой. — Спаивает, на соболей меняет товар, что привез безвестно в Томской!.. Откуда?

— Из Тобольску! Не до государева дела ему! За нажитком приехал!

Два дня лошади Дружинки бродили беспризорно по острогу: они отощали, бока у них подвело, глядишь, еще дня три и упадут с голоду. Служилые в остроге качали головами: за что же так скотинка-то мается…

Яков выругался, велел Елизарке загнать тех лошадей к себе на двор и кормить вместе со своими лошадьми, траву покупать для них за свои деньги.

В остроге и в посольском отряде на подьячего стали поглядывать косо, ожидали, что же он выкинет еще-то.

Наконец, за два дня до Воздвижения в острог вернулся Ивашка Ку-дров с Койдой. С ними пришли еще два тархана и два улусника. Семка Щепоткин же остался в «мугалах» заложником.

В воеводской избе посланцев хана приняли Яков и Дружинка. Тут же был Хононев и толмач. Яков объявил тарханам о великом жаловании, которое они везут Алтын-хану от государя Михаила Федоровича.

Посланцы хана выслушали его. Затем заговорил Шубачин-тархан, из ближних хана.

— Алтын-хан, меньшой брат великого государя, рад его государеву жалованию! — зачастил толмач, едва поспевая за ним.

— Постой, постой! — остановил Яков тархана. — Алтын-хан не меньшой брат великому государю, а холоп его! И за него шерть дал в Томском его человек, Сулумкичи Аргу, что быть-де ему в холопстве! И то слово ты сказал невежливое: что Алтын-хан меньшой брат великому государю, когда он назвался его холопом!

Тархан выслушал толмача, заохал, заговорил, дескать, то он обмолвился простотой своей, первый раз в послах к московскому государю, и за то невежливое слово пусть не взыщут с него.

— И где же ты слышал такое невежливое слово? У Алтын-хана? — спросил Яков Шубачина.

— Нет, нет! Такого слова у Алтын-хана и у табунов не слыхивал! А только слышал, что Алтын-хан говаривал: рад-де я государеву жалованию!..

Подозрительно было это, не обмолвкой, Яков понял это сразу же. Но делать было нечего. Он переговорил с прибывшими и стал собираться, чтобы идти до Киргизской земли, где их дожидались люди Алтын-хана, посланные навстречу им с лошадьми. А лошадей нужно было много, так как посольство Якова состояло, кроме Лучки, Дружинки и толмача Федьки, еще из десятка конных казаков во главе с Семкой Мезеней. А у Якова и Дружинки было еще по два холопа. И на всех нужно было вести съестные припасы и походное снаряжение.