На краю государевой земли

— Не знаю, — тяжело задышав, ответил тот. — Но тянет, тянет… А что — не ведомо! Вот здесь только и живу… Поярков-то ходил тут шибко злым. С норовом мужик, не чета вам… Люто погулял! Ярофейка не уступал тоже ни в чем ему…

Гринька принес толмачу чашку парного мяса, из косули, подстреленной вот только что казаками. Но Сёмка отрицательно покачал головой.

Бекетов заворчал на него:

— Ты пожри! Не то тащить не будем! Оставим здесь, в зимовье, со сторожами!

Федька же, вспомнив о казне Хабарова, отошел от постели толмача к сторожам, стал допытываться у них: «Где Ярофейка спрятал порох-то?»

Сторожами в зимовье жили три казака. Зиновьев оставил на волоке десятерых. Но пятеро из них вскоре сбежали в Якутск от нужды, а двое пошли как-то на охоту, на сохатого, и сгинули в тайге, уже полгода как прошло…

— Ни слуху! — почесал затылок Алешка, молодой казак, с голубыми глазами. Он пришел в Сибирь охочим откуда-то из-за Камня, сначала в Тобольск, потом очутился в Якутске, и вот торчит теперь уже два года на волоке. Но он не унывал и был доволен всем, что ни день, то бегал в горы и охотился на косуль. — Я обшарил всю тайгу, в двух днищах отсюда, и ни следа… Шайтаны тут водятся! Может, они в уговоре с ними? Ха-ха-ха! — прыснул он заразительным детским смехом так, что даже заулыбались пожилые озверевшие от походов казаки.

В это время к лежаку толмача бочком подошел Акарка и быстро сунул в руку Сёмке какой-то камушек, да такой горячий, что Сёмка невольно вскрикнул:

— Ах ты, болван тунгусский!

Он швырнул камушек на землю, покраснел, дернулся, пытаясь вскочить с лежака, чтобы проучить нахала, к тому же добродушно ухмыляющегося прямо ему в лицо.

Акарке же вот это и надо было. Он проворно отскочил от лежака, рассчитывая, что Сёмка бросится за ним вдогонку, забудет все свои хвори…

Но Сёмка, сделав отчаянное усилие, чтобы подняться, опять повалился на лежак.

Акарка подскочил обратно к нему.

— Пошто не бежал! Курмес, однако, тута! — горячо затараторил он, показал на лежак, на котором валялся Сёмка. — Бежать, шибко бежать! Лежать — однако, тебя нет!

— Да отстань ты! — отмахнулся Сёмка от него. — Мамур держит! Знать, тут остаться суждено, — страдальчески промолвил он. — А ты со своими курмесами!.. Мне не до них, итак хватает боли…

Он завозился на лежаке и сморщился. По лицу у него прокатилась слезинка и затерялась в клочковатой бороде. Он утер ладошкой глаза, вздохнул легко, как будто решился на что-то, тихонько сказал по-тунгусски что-то так, чтобы понял только один Акарка. И тот оскалился, закивал головой, поняв его желание, чтобы его дух, освобожденный, бродил здесь по горам, вселившись в зверя…

— Апашка тебя ждет! — вдруг страстно заурчал тунгус. — Шибко умный! Ходи, ходи надо… Моя — тебя проводи!

— Как это проводишь?! — вскинулся Федька, заподозрив что-то неладное, что может сотворить с толмачом тунгус, а ему, Федьке, потом отвечай за Сёмку перед воеводой. — Не подходи к нему! — погрозил он Акарке кулаком. — Вдарю — сам полетишь к своим курмесам на шабаш! Ишь, чего удумал: последнего толмача извести! Ты что плетешь тут всякие загадки!

Он выгнал его из избушки, затем ушел и сам из нее, с головой забитой мыслями об уходе с зимовья как можно скорее. Каждый день задержки грозил им ледоставом там, где-нибудь не доходя Якутска. И, вместо того, чтобы плыть, не зная забот, им придется тащиться пешими по берегу реки, топча тропу в снегу. Да еще в свежем, только-только что запорошившим тайгу. Из-под него остро и грубо будут торчать корни, валежины и камни, они будут путать шаг и предательски подталкивать в наледь.

Ночью и весь следующий день Сёмка бредил. У него поднялся жар, он весь горел, и никакие заклинания Акарки не помогли ему. Он слабел, угасал прямо на глазах. И казаки видели, что он уже не жилец. И поутру, третьего дня, его нашли холодным.

— Он прошел здесь первым, пускай лежит здесь тоже первым! — сказал Федька, стоя подле могилы, куда казаки опустили толмача, завернув его в мешковину. Он бросил горсть земли в яму, перекрестил ее вместо попа: «Пусть будет пухом тебе земля Амурская!» — и пошел к зимовью. Пора было выступать, ему было не до того, не до похорон очередного служилого, которых он перехоронил уже немало в дальних походах.

Глава 20. Олёкма

Бекетов ушел первым со своими людьми вниз по Тугиру на двух плотах. Федька же воспользовался старым дощаником, на котором пришел сюда из Якутска: его заново проконопатили и просмолили казаки.