На краю государевой земли

Их, эти скалы, Федька запомнил почему-то, когда шел с отрядом два года назад вверх по этой реке, направляясь на Амур. И сейчас, бросив на бревна кусок оленьей шкуры, он улегся на спину, закинул руки за голову и только теперь почувствовал, как сильно устал. Заныла спина, и напомнила о себе старая рана. Его зашибли еще на походе с Яковом Тухачевским в Джагатах, когда они побили Тарлавку… И почему-то ему вспомнилось, что когда он бесславно вернулся из похода по Оби, то Петька Сабанский той же зимой ушел вверх по Томи, через Кузнецкий острог по реке Мрассу. Затем он добрался до большого озера, Алтынколь[92], там объясачил телесов, но тоже ушел оттуда, не поставив острога… «А ведь тоже сплоховал!» — со злорадством мелькнуло у него, что не везет не только ему. Но чудно рассказывал Сабанский про то озеро. На зиму-то, как оказалось, оно не замерзает, хотя там, в горах, стоят сильные морозы… Вода прозрачная, вспомнил он, и необычно зеленая… Потом он вспомнил еще, что Абак прислал под нажимом воевод в Томск сыновей Тарлава, своих внуков, Итегменя и Тоймаса. Тех приняли на государеву службу, и они стали ходить служилыми мурзами… «С великими окладами царь вернул им вотчины их отца», — с завистью подумал он, что вотчинка-то это не оклад или поместье там, к примеру… А на следующий уже год Остафей Харламов и Итегмень ездили послами к тому же Абаку…

Его мысли скользнули дальше: в памяти всплыло лицо отца, затем мелькнула Любаша, старшая сестра, все такая же юная, отроковица… Исчезла и она, и его мысли провалились куда-то глубже… Под мерное и легкое покачивание стружка на волнах он задремал… Но вот неожиданно в сознание, сквозь полуприкрытые ресницы, брызнуло лучами солнце, и все чудно заиграло в его голове, мелькнула сетка каких-то мелких разноцветий быстрой строчкой, затем пошли штрихи и замысловатая рябь, и все стало быстро удаляться куда-то… И он провалился в какой-то необычный сон, тот все подходил и подходил, но никак не начинался… И вдруг его тело выгнулось пружиной, уперлось в доски головой и пятками, и так замерло, как мощный дубовый лук… Вот-вот, казалось, выстрелит… Затем дуга ударила о доски всей тяжестью разжатых мускул, стала упруго биться о брусья и о доски… А следом затрещали весла, и весь дощаник задрожал, как будто ударился о камни… Глаза у Федьки закатились, и он забился, пуская пузырями кровавую пену, и замычал утробно, как бык, все тело его тяжко застонало. Ломала его, страшно ломала какая-то неведомая сила…

Гринька крикнул казакам: «Держите его!» — упал на него, обхватил и прижал к доскам, чтобы не молотил он головой и всем телом о дно дощаника… Казаки, помогая ему, налегли на Федьку: придавили его ноги и кулаки; те заходили ходко и шили слепо пустоту, сбивая до крови костяшки, стучали по дощанику и судорожно хватали все… А Федьку била и била о доски все та же злая сила. И казаки едва удерживали ее скопом. Корежила она их сотника, ломала… Вот Гринька изловчился, уселся верхом на эту силу, вцепился в доски и оказался как на скакуне… Подпрыгнул раз, другой, слетел с него… Но нет — опять плашмя упал он на него, всей силой прижимая к доскам… Так продолжалось долго. Казаки вспотели, ругались, Бога вспоминали… Тут подхлестнул всем нервы новый вскрик: «Порог!»… И все метнулись по своим местам, за весла ухватились и шесты… Там, впереди, вновь вспенилась река. Здесь лишь спасет чутье. Никто не знает, чем же грозит им новый скат крутой воды по каменным уступам… Подводная гряда, очередная, осталась позади, но там валун, а вон скала…

— Ох! Расшибемся об нее!

— Сейчас вот только не хватало этого!..

На судне хрипы, стоны, вскрики и брань разносится на весь простор реки. Под шум порога, над водой, сплошь мрак наполз на Федьку… Припадок бьет его, падучая, вопит он, но вопль его зажат: он прикусил язык, лишь пена с кровью льется изо рта…

И тут же носятся стрижи, мелькают над водой, досадливо свистят. Над ними в вышине канюк вдруг появился, белея на груди полосками. Он, редкостной породы, крупный сильный хищник, зачем-то стал ходить кругами над скалой и закричал пронзительно, противно, как будто бы отпугивал врагов от своего гнезда…

Скалы слева, скалы справа, вон там, на хребте, сосняк топорщится, как хвост у петуха сердитого… Скалы, еще скалы, темные и серые, и зеленью облеплены со всех сторон. А вот тут, на скале, торчит угрюмая сосна… Какой шайтан занес туда ее? Ведь ей не выжить наверху, где ветру и морозам все открыто. Да, жизнь зацепилась там за камень, зло раздирает скалы… Река пробила здесь когда-то себе ложе, и рухнула скала в поток, прогромыхало эхо, волна всплеснулась, на берег выкинуло щепки, кусты, валежины, смолой заросшую кору, и легким челноком та закачалась на волнах — и это все снесло потоком вниз куда-то…