На краю государевой земли

Там, на Лене, он прослужил со своими казаками два года и вернулся назад в Енисейск, когда их сменили новые годовальщики. Тот Ленский острог, что заложил он, простоял всего два года: его заливало по весне полой водой. И казачий атаман Иван Галкин, приятель и сосед Бекетова по Енисейску, отбывая свой срок приказчиком после него на Лене, перенес острог на новое место, на полсотни верст выше по реке, на том же, правом берегу.

— С тех пор он и стал Якутском…

Едва он перевел дух от службы в Якутской земле, как его опять послали туда же, на Лену. Там он срубил в устье Олёкмы острожёк, чтобы перехватывать промышленных людишек, которые уходили вверх по Олёкме на промыслы. В Якутск же на обратном пути с промыслов они не заглядывали, обходили таможенных сборщиков стороной. В новом острожке он завел, прежде всего, таможню, и с тех пор та стала контролировать весь поток пушнины с Олёкмы, прежде чем ему уйти вверх по Лене и далее, уже беспошлинно, исчезнуть где-то…

Бекетов замолчал, о чем-то соображая, затем заговорил снова.

— С промышленных, покручников, десятиной на Олёкминской таможенной заставе берут в два раза больше, чем с ясачных мехами!.. Вот где деньги-то государевы зарыты!

— Судные еще, — прохрипел Федька.

— Да, да!

Послал его как-то воевода проведать путь по Витиму. И только там, под Витимскими порогами, он понял, почему Максимка Перфильев не смог пройти вверх по той реке.

— Таких порогов, Федор, я не видал в жизни никогда!..

* * *

Зима. Февраль, 1640 год от Рождества Христова. Трескучими морозами на Лене никого не удивишь. И в эту-то пору в Якутске, где он, Петька Бекетов, был приказчиком, заведовал острогом, объявился Парфен Ходырев.

— И говорит: «Тебя, дескать, сменяю! В Москву поедешь, Петька! Ох, и счастливчик же ты!»

— Хм, счастливчик! — саркастически проворчал он.

Он сдал острог по описи, простился со всеми казаками своего полка. Весь списочный состав служилых из трех десятков человек оказался в наличии… А среди них на третьем месте значился пеший казак Сёмка Дежнев…

— Казак приметный, ростом вышел… Ну ты что не помнишь его? — заметил он недоуменный взгляд Федьки. — Еще такой: узколобый и носатый! А упорный, как баран! Лет 10 ходил у меня в казаках. Его вон Сёмка, покойник, хорошо знал! — не ко времени, на ночь, вспомнил он покойного толмача.

— A-а! Помню, помню! Его нет сейчас в Якутске. Лодыжинский сказывал, что он сидит на Анадыре, зверя добывает. Промышленники, что ходили туда, говорят, он там нашел заморный зуб, уж больно много. Нажился! Теперь его не стянешь оттуда… И где-то по морю Студеному долго шатался, где чухчи живут…

Бекетов покивал головой и стал рассказывать дальше.

— Так вот, приехал я в Енисейск, получил подорожную. А уже на другую зиму был в Москве.

И там, в столице, он застрял надолго. Место казачьего головы в Енисейске, а на него он претендовал, отдали Богдану Болкошину, енисейскому боярскому сыну.

— А Богдан-то уже в годках, увечен, немощен! Куда ходить ему в походы-то?! — недоуменно вскинул он вверх брови, глядя на Федьку, ища у него поддержки своим мыслям. — Вон — ему сподручней приказное дело у пашенных… А там, в Сибирском приказе, был подьячий Стеншин, мой тезка, тоже Петька. Вот сволочь…. чернильница!

— Яков, Тухачевский, о нем сказывал, — слабо шевельнул рукой Федька, прерывая его.

— Да, да — тот! Он потом в Якутске два срока подъячил!.. Так вот я ему и говорю: Богдан на то уже и не годен! А он такой, что вон твой Пахомка, — кивнул он головой на холопа, который отошел в это время от костра. — Тут же мне: на коне, мол, пойдет! Ведь знает, бумажная блоха, что конями казаки не ходят здесь в поход: нартами, на лодках, да все пешими!.. Ну, думаю, пошшокотал бы я тебя кулаком, под девятое ребро! Встреться ты мне в ином месте!

Он встал, разминаясь, подбросил в костер дров, улегся опять на кожушок, уставился на звездное небо и снова заговорил:

— Казаки помогли, мои, енисейские. Они привезли в ту пору соболиную казну. Так и их подьячий не стал слушать, потянул всех аж к боярину, Борису Лыкову! То дело вершить верхом!.. Казаки и там не сробели: сказали, что-де Богдану привычней за пашенными быть… Хм! Боярин-то посмеялся и дал отмашку! Подьячий враз и заткнулся!

Из Москвы Бекетов уехал уже с назначением казачьим головой по Енисейску с окладом в 20 рублей, да хлеба 20 четей, а к ним 6 пудов соли. В награду за служебные его труды ему выдали еще отрез английского сукна. Получил он в Москве и государеву грамоту. А в ней ему было велено устроить в Братском остроге пашенных крестьян. И они бы, как говорила грамота, обрабатывали гарнизон служилых острога, о чем он писал более 10 лет назад, но его не услышали тогда. Приказное дело двигалось туго…

— Ну, ты знаешь как!

— Да, тоже был в Москве… У государя! — с сарказмом произнес Федька.

Бекетов посмотрел на него, но ничего не сказал. Он знал его ссылку и все «награды», какие получил Федька, его дело по Томску, слух о котором дошел не только до Енисейска… И он стал рассказывать о своей службе дальше…