На краю государевой земли

«Совсем как у покойницы», — почему-то всплыло у него в памяти лицо матери, лежавшей в гробу…

Он тряхнул головой, опять уселся на валун и хлопнул ладошкой по его шершавому и холодному боку, как будто проверял его на крепость. Ему было почему-то тоскливо. Раньше он никогда ни о чем не задумывался, жил как выходило. Хандра пришла в последнее время. И вот сейчас, когда было не до нее.

К нему подошел Гринька.

— Батя, чё мы сегодня-то задержались?! — спросил он его.

— А тебе что — хочется гнать? — посмотрел он на сына и, не дожидаясь ответа, поднялся с валуна. — Ну, тогда пошли!

На реке было пусто. Они начали собираться в путь. Но в это время из-за поворота реки, пройдя шиверу, показался плот.

А в том, что это был плот, а не сносный лес, который порой несла река, сомнений не было. Но откуда он здесь. Ведь в округе на многие сотни верст не было ни одного топора, кроме русского, который мог бы повалить лес.

— Потапка — догнать и проверить! — крикнул Федька десятнику.

Казаки попрыгали в челнок, ударили по воде веслами и понеслись вдогон за странно пустым плотом, на котором никого не было.

Следом за ними снялись со стоянки и остальные, их понесло на дощанике снова вниз по реке. А Федька все время оборачивался и оборачивался назад, пока была видна скала, так здорово похожая на хищную птицу, чувствуя, что внутри снова просыпается вкус к жизни: захотелось жрать, и нестерпимо.

* * *

Может быть, помогла эта просьба Акарки, а может быть, верх взяла Федькина природа, но он быстро оклемался от того внезапного припадка, стал веселее, и злоба ушла из головы. Он снова шутил с казаками, ел из котла со всеми, и ложкой, бывало, по лбу от него перепадало тем, кто расшатывал войсковой круг и начинал с чего-то задираться на своих же казаков.

В общем, он снова верховодил на походе, держал всех в строгости и правду-матку быстро наводил своим отцовским кулаком.

Они проплыли с полсотни верст. Но кто их, версты, мерит здесь. По дням считают расстояние, версты же прикидывают лишь на глазок, а тяжесть пути отсчитывают пройденными порогами.

Было уже начало октября. Но на реке, в узкой долине, всё еще было тепло, и нередко солнышко баловало их своим появлением.

Федька полулежал в дощанике, на досках, подле кормчего. Сегодня очередь была сидеть на весле Мишке, казаку из Туринского острога. А на носу дощаника торчал Потапка и поглядывал вперед, чтобы их суденышко ненароком не наскочило на камень или какую-нибудь корягу, которые частенько несла река.

Тепло. Казаки млели от безделья и разбавляли скуку разговорами.

Вдруг на носу вскричал Потапка: «Вон — человек!» — и вскинул руку, показывая вперед, на берег, где за поворотом реки открылся широкий плес.

Да, там, на плесе, темнела точкой фигурка человека, спешащего куда-то вниз по реке. Он их не видел, не замечал, назад не оборачивался…

— А ну давай, крути ближе к берегу! — велел Федька кормчему и поднялся с доски, уже изрядно отлежав бока на ней; но лень и теплый день под солнцем томили, и не хотелось шевелиться.

Дощаник, покачиваясь слабо на волне, скосил свой путь, стал подбираться ближе к берегу. Вот выбился он из стрежня, из быстрины, на тишь под плесом вышел, нацелился на одинокого бродягу, заходя со спины вдогонку ему.

Они подошли к бродяге совсем близко. А тот все не замечал их и прытко бежал вдоль берега.

— Эге-ей! — громко крикнул Федька беглецу, подставив ладони рупором ко рту, да так, что бедняга споткнулся на ровном месте, когда сзади на него накатился сердитый окрик, сбил шаг размеренного бега.

И тот встал и быстро оглянулся, зашарил глазами по реке… Прошло какое-то мгновение, и по его лицу скользнуло тенью облегчение, когда он рассмотрел дощаник и на нем бородатых людей… Он заулыбался и крикнул им в ответ: «Эге-ей!.. Эй-эй!» — призывно замахал руками, пошел неторопливо к берегу, как-то странно волоча ноги, хотя вот только что оленем несся… Подойдя к кромке воды, он стал дожидаться их.

— Откуда и куда идешь? — спросил Потапка бродягу, когда они посадили его на дощаник, отчалили, поплыли дальше.

А тот, гулящий, не спутаешь ни с кем иным, бросил на него взгляд проницательных глаз, заулыбался, понял, что перед ним малой, ответил снисходительно: «С Витима!» — и тряхнул жесткими кудрями.

— С Витима, говоришь? Что-то не похож ты на витимского!

— А ты будто знаешь их! — ехидно скривил рот бродяга, отвернулся от него и больше не удостоил его даже взглядом.

— Ты как перевалил через хребет-то? — подозрительно посмотрел Федька на него, на его одежду: такими, в добротной одежонке, пройдя несчетно верст, не выходят из тайги, полазив по звериным тропам.