На краю государевой земли

— Почто нет? Перетаскали! Ха-ха-ха!.. Казаки сходят, найдут, приведут по такой же!

— Перетаскали не перетаскали, а нет! — благодушно потешался над ним Баженка. — Последнюю забрал я.

— Ты давай — рассказывай, — подтолкнул его в бок Пущин. — Не тяни, раз завел.

— Ну что ж, слушай, если напросился, — начал Баженка, чтобы не отказывать сотнику. Того он уважал за характер. Жесткий сотник был, в глаза все скажет, но воеводе не выдаст, если что случится с казаками. Не пустой оказался сургутский. — Ты, Иван, не забыл еще дорогу-то сюда по реке?.. И помнишь: на Оби живут вогулы?

— Да не вогулы, а какой-то непонятный народишко!

— Да, да, помнишь, — согласился атаман. — Так вот, то было года за три до того, когда Годунов сел на царство. Указы тогда пошли сюда о всяких вольностях инородцам. И вот ходил я в ту пору из Сургута по ясак. Совсем как сейчас. Только поменьше нас было. И, представь, в одном улусе я углядел Катерину. Ну, она была тогда не Катериной… А поразился я на то, что их семейство-то, а у отца с матерью она была да еще брат, всего-навсего, уж больно отличалось от остяков и вогулов. Те-то черные, а они… Ну, как мы, русаки. Токмо носы попрямее. У тебя-то вон что кулак прилепили на роже! — показал он на нос Бурнашки, не преминув подцепить его. — Ха-ха!.. А там все аккуратненько. В общем, сам знаешь, Катерину видел не раз. И характер к тому же! Что говорить об этом. Ну и чую я: шагу оттуда не сделаю без нее!.. Да и ее уговаривать не надо было… Я же был тогда ого-го! — повел плечами атаман.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Бурнашка. — Ты и сейчас хорош, атаман!

— Ладно, будет, будет… Так и увез я ее из улуса. Ясное дело: окрестили ее Катериной. И мы обвенчались с ней тотчас у отца Маркела. Да ты знаешь его, — сказал он Пущину. — Он и тогда был уже таким: питух-питухом! Хм!.. Она рассказывала мне потом, что ее дед с бабкой вроде бы пришли откуда-то с верховьев Томи… С гор откуда-то, может, и отсюда, — неопределенно повел он рукой, показав куда-то за стены избушки. — Род, говорит, большой был. И вокруг тоже такие жили, как и они, с голубыми глазами… И рыжие, да не совсем, а вот такие, как мы… Куда все разбрелись — никто не знает. Только у них в семье сказ про то есть, что началось оттого, когда сюда пришли никанские люди[46]: волос жесткий, вороньего крыла, и глаза — тоже…

— Да-а, Баженка, — протянул Пущин. — Странно сказываешь… А уж не выдумал ли ты? Нам на потеху!

Баженка развел руками: мол, хочешь верь, хочешь не верь.

Он, мужик прямолинейный, не в силах был надумать такую складную байку о своей женитьбе. Да, на самом деле так и было, как он рассказывал об этом уже не раз. Правда, чем чаще он рассказывал об этом, тем все больше вплетались в его рассказ новые детали, каких раньше не было, и, возможно, не было на самом деле. Но этого никто не замечал. Да и никого особенно не интересовало, как там было дело. Главное было в том, что атаман отхватил себе такую жену. Да еще где? Здесь, в Сибири.

* * *

По улусам уходили отрядами в три-четыре десятка человек, взяв с собой проводниками по мужику из родичей Базаяка.

Сына Пущин оставил в острожке: не рискнул никому навязывать.

От этой воли над ним отца Федька чуть не взвыл.

«И это тогда, когда он во всем потакает Васятке, отпустил его с Бурнашкой!.. А его, Федьку, никто ни во что не ставит, все считают пацаном! Каждый, кому не лень, учит! Вон, даже этот вахлак Митька Згиба. Все в походах, а ему сидеть тут, да еще при отце-то. Что! Для этого он тащился сюда?»…

И он бросился к Андрюшке, забегал около него, стал умолять его взять с собой.

Андрюшка поюлил было, но все же согласился, и за эту свою мягкотелость выслушал нудный наказ Пущина:

— Присматривай… Не то налижется арачки, наскандалит, да за топор! По старой памяти!

Федька запыхтел, насупился, но смолчал, прикусил язык: уж очень не хотелось ему сидеть в острожке.

Итак, служилые разошлись.

Васятка пошел в голове отряда, вслед за Бурнашкой. За ним потащился Лучка, а далее два десятка казаков. Они двинулись на лыжах вверх по Томи, по белой плоской заснеженной дороге. С одной стороны ее тянулась широкая пойменная долина. Ее густо, словно щетиной, покрывал серый тальник. С другой же стороны к реке вплотную подступали отшлифованные половодьем скалы, а на верху, выше по склонам гор, чернели ельнички.

Проводником в их отряде бежал младший сын Базаяка, Озочы, бывалый охотник и меткий стрелок, хотя еще был совсем юнец. Он всю дорогу забавлялся, бил из лука по пичужкам, что порхали, на свою беду, по берегам реки.

За два дня пути они не встретили ни малейшего намека на жилье. Кругом была лишь одна тайга, скованная стужей и забитая снегом толщиной в сажень, а то и более.

На первое стойбище они вышли на реке Мрассу, уже в ее устье, где она впадала в Томь. И там навстречу им высыпала целая свора собак. С лаем и визгом сцепились они с собаками казаков, всполошили всех улусников. Те сразу повылезали из своих полуподземных жилищ, придавленных толстыми пластами снега, из-под которых сочились хилые струйки дыма.