На краю государевой земли

Улусники разогнали собак. Обступив бородатых пришельцев, они стали с любопытством ощупывать их одежду и разглядывать невиданные ими доселе самопалы и берендейки, с увешанными на них круглыми натрусками, фитильными и пулечными сумками. У каждого казака был рог для пороха и еще всякое прочее иное, нужное в походе.

Бурнашка и Лучка собрали стариков и стали толковать с ними о том, зачем они пришли сюда. Улусники выслушали их, с натугой морща лбы, затем рассмеялись: «Нет ясак!.. Нет!»

— А ну, казаки, вываливай! — приказал Бурнашка, видя, что так дело не идет.

Казаки разложили на снегу обменный товар, выставили водку. И торг сразу оживился: из землянок потащили меха.

Сговорив нового проводника в этом улусе, они покинули его.

Казаки поднялись далеко, очень далеко вверх по Мрассу. На четвертый день пути они подошли к остроконечным утесам, которые падали к реке один ниже другого, как будто семь богатырей, семь побратимов выстроились дозором.

Тут проводник остановил отряд, прошел вперед, к тем утесам, и угодливым голосом что-то закричал им.

— Он умоляет хозяина этой горы Туралыг пропустить нас, — перевел Лучка просьбу проводника. — Не бросать камни!.. Мы хорошие люди, говорит он. Худые люди идут после нас… Хм! Обманывает его!..

Проводник потолковал с хозяином горы. Видимо, он договорился с ним, успокоился и уже уверенно повел отряд вверх по реке мимо нависающих над ней утесов. Не прошли они и десятка верст, как услышали будоражащий воображение низкий гул. Он нарастал с каждым шагом вверх по реке, предупреждая, что они находятся на подступах к нижней горловине большого порога, о котором уже были наслышаны.

Здесь проводник опять остановил отряд. И казаки, устав, повалились на снег. А проводник уселся неподалеку от них, прислонился спиной к огромному камню и заунывно запел, покачиваясь из стороны в сторону.

— Он поет, что тут было ущелье, темное, — заговорил Лучка, следуя за песней проводника, похожей на стенания по умершему. — Шайтан жил! Вода ходила сквозь гору, темно ходила. Люди плыли — огонь жгли… Однажды пришел кам, очень большой кам, и говорил Ту-ээзи, хозяину горы: убери шайтана!.. Ту-ээзи сказал, отдай старуху Манак, уйдет шайтан… Кам говорит, бери: посадил Манак на плот, завязал ей глаза… Поплыла Манак, одна, к шайтану в ущелье!.. Увидел ее Ту-ээзи, восхотел, задрожал, упал горой на Манак… И сразу стало светло… И он просит Манак не плакать громко, не то проснется Ту-ээзи, упадет, придавит и нас тоже!..

Казаки загоготали, стали потешаться над проводником: «Не дурак, однако, твой хозяин горы-то!..»

— Ладно, казачки, пошли, пошли дальше! — приказал Бурнашка.

Казаки поднялись и потащились вслед за проводником к ущелью.

Порог встретил их ревом волн, мечущихся по обледенелым глыбам. Река, стиснутая скалами, наполнила ущелье грохотом и заглушила все звуки. С гранитных уступов саженной высоты бросалась она вниз, разбивалась брызгами, рычала и лепила на камнях причудливые ледяные фигуры. В рваных просветах пара, клубившегося над ней, стремительно мелькала и пенилась темная вода. С легким треском взламывала она наросты льда, крутила и перемалывала шугу, всхлипывала, засасывала ее в бучило и уносила под лед. А чуть ниже по течению она опять вспенивалась из-подо льда и зарядом выплевывала шугу на перемол в очередную горловину порога.

Семь верст вдоль порога по ущелью они с трудом одолели к концу дня и присмирели. Уже настороженно прислушивались они к тревожному лаю собак, напуганных стонами старухи Манак, которые, казалось, доносились и до сей поры из-под нагромождения каменных плит. И они облегченно вздохнули лишь тогда, когда вышли из ущелья, чувствуя вязкую слабость от гула и от каких-то странных голосов. И еще что-то долго преследовало их в тот день…

Этот улус, из родовых улусов карга-шор[47], они найти уже и не надеялись. Да вот Бурнашке как вожжа под хвост попала, что иному рысаку, уперся: «Найдем — хоть на заморе!»… Искали, что иголку в стогу сена. Улус тот забился в такое ущелье — не приведи господи. И всего-то четыре или пять землянок, да еще строение, похожее на лабаз…

Ведь говорил же Базаяк им: не ходите туда, там очень худое место. Пропадешь, и то будет неведомо почему…

— Наса туда не ходит… Наса оттуда не приходит.

— Куда же деваются-то? — спросил его Баженка.

— Эрлик[48], Эрлик берет! — показал Базаяк рукой на землю.

Запомнились эти слова князца Васятке еще тогда, на пирушке в рубленке у сотника…

Заскрипела на иссушенных морозом ремнях дверь, грубо сработанная топором и обтянутая оленьей шкурой, и Васятка протиснулся вслед за Бурнашкой в землянку. За ними в дверь вползли четыре казака. Остальные разошлись по другим землянкам.

В землянке, куда они попали, жила семья из двух мужиков и одного старика. Да еще были две бабы: низкорослые. Сразу и не разберешь, то ли девка-малолетка или уже баба в годках. На земляном полу копошились дети, грязные, с какими-то мелкими подозрительными язвочками на руках и лицах. В углу же покачивался на ремнях кожаный мешок, а из него торчала головка младенца.