На краю государевой земли

Над очагом, в крыше, белело продолговатое отверстие для света. Он слабо проникал в это тесное и душное жилище, занесенное по самую макушку снегом.

Старик, видимо глава семьи, уставился на диковинных пришлых людей. Затем, насмотревшись на них, он сказал что-то женщинам, и те засуетились: повесили над очагом котел и набили его мясом.

Да-а, по всему было видно, что охотничья удача не обошла сегодня стороной этот улус.

Когда мясо было готово, старик что-то пробормотал Лучке.

— Ешьте, ешьте! — перевел тот.

Казаки без лишних уговоров придвинулись ближе к котлу.

— Отец, давай с нами, — протянул Бурнашка кусок мяса старику.

Тот засмеялся, оскалил беззубый рот, покачал головой, мол, рад бы, да уже не может.

Бурнашка засопел над куском, бросая изучающие взгляды на старика.

— Зачем так далеко забрался? Тут одним медведям только жить!

Он подтолкнул в бок Лучку, чтобы тот перевел:

— Почему не к людям?

— Моя плохой люди не хочет. Шибко худой люди есть, — заговорил старик, взирая тусклыми глазами на Бурнашку. — Моя хороший люди видал, шибко хороший!.. Когда совсем мал был… Тут болит, тут, — показал он рукой на сердце, говоря, что не может он с той поры жить среди людей. Плохо ему с ними. Почему плохо — не знает, но плохо.

— Что за люди? — насторожился Бурнашка.

Старик горестно вздохнул, подошел к очагу, сел на чурбак, завозился, видимо, соображая, рассказывать или нет неведомым пришлым людям что-то, что для него было важным.

— Давно, очень давно, — начал он, — земля дрожал, шибко дрожал. Конь с неба упал! Большой-большой, как огненный сабля. Тайга палил, шибко палил. Яма там стал, глубокий яма — нет дна!.. Оттуда люди приходил. На китайца не похож, на колмак не похож, на тебя не похож, на зверя не похож… На кого похож? — хитро прищурил он глаза, помолчал и, торжествуя, объявил: «Ни на кого не похож! Ульгень[49] послал!.. Шибко строгий. Глядит — все видит: тебя видит, меня видит, его видит!.. Как видит?!»

Васятка, сидевший у очага, разомлел от тепла. Тяжелый дневной переход вымотал его. И он сидя задремал под монотонный голос старика, который слабел, затихал, куда-то удалялся, как будто улетал через крышу, в деревянную трубу, обмазанную глиной… Но вот ветер ударил назад в землянку через эту трубу. Его обдало жаром, он отшатнулся от очага и снова вернулся мыслями в землянку.

— Ой, ой умный… Кам[50] Сагыш шибко боялся его. Пошто боялся — не знал. Говорил, такой кам, не бывал такой кам — сильный кам!.. Улус ходил, ходил, потом ушел, совсем ушел. Куда ушел? Никто не видал… Пропал!..

Старик закашлялся глухим грудным кашлем. Затем он набил трубку какой-то сухой травкой, прикурил угольком от очага. Его голос опять окреп, стал громче, слышнее. Он залопотал о чем-то, в ответ на заявление Бурнашки, что они пришли за ясаком.

— Все телеут забрал, кыргыз забрал. Алманщик[51] Абака забрал: соболя, лисицу, шкуру забрал. Рыбку забрал!.. Ячмень оставил… Снова тайга, опять тязело… Худой, шибко худой люди. Кто пришел — отдай! Пошто я отдай, отдай? Пошто ты не отдай?.. А-а! — лукавой улыбкой расплылся старик. — Тайга не хочет мала ходить. Совсем ленивый… Бери лук, собаку: соболь много-много будет, твоя будет…

— Ясак надо, старик, ясак! — не отставал Бурнашка от него.

— Пошто ясак?.. Поминка[52] — да, ясак — нет! Белый царь ясак — нет! — отрицательно замотал головой старик.

Он встал с чурбака, поковырялся в углу землянки, достал из тайника связку шкурок, подошел к Бурнашке:

— Воевода — от карга-шор… Поминка.

Бурнашка принял с кислой миной связку плохоньких, подчерненных шкурок.

Старик стал объяснять что-то ему. Его голос становился все тише и тише.

И Васятка, уже ничего не разбирая, услышал шум, похожий на шум тайги, когда парусят на ветру ели. И ему показалось, как старик сказал что-то о какой-то девице. Или это только показалось ему…

«Да нет же — вот она!» — вспыхнуло у него в сознании. И тут же из темного угла землянки выплыла девица, пошла по кругу в каком-то диковинном танце. И этот танец, ее губы и тонкий гибкий стан, извиваясь ветвью хмеля, сами собой заговорили: ты придешь, придешь еще ко мне…

Голос старика опять стал нарастать. И девица, скользнув легким призраком по землянке, растаяла прямо на глазах у Васятки: превратилась в прозрачную сизую струйку, и ее вытянуло со свистом в дымовую трубу.

Вот голос старика вновь ослабел. И сразу появилась девица и стала все так же кружиться в загадочном танце, как будто пыталась что-то выразить им, донести до него, до Васятки.

«Вот минет время, и ты придешь, придешь», — послышалось из темного угла землянки.

Она, казалось, была полна каких-то неясных теней, бродивших тут же среди казаков и вот этих хозяев, непохожих ни на абинцев, ни на телеутов: со светлыми глазами, рыжеватыми волосами и белой кожей. Она угадывалась под слоем грязи и темным зимним загаром.

«Как?.. Почему?» — закрутил головой Васятка, следя за стремительным полетом девицы.

«Загляни в себя… Глубже, глубже!.. Ха-ха! Не так, не так!»