На краю пропасти

Часа через два грунт под ногами стал более твердым, помельчало, и на обширной, сухой поляне показались темные контуры построек. Павел Грачев и Федя Крохин обследовали островок: нет ли тут засады? Ворота вместительного сарая распахнуты, в дальнем его углу послышался шорох. Фонарь высветил каменные стены, сено и... лежащую грязную телку. Бирюзово сверкнули ее глаза, «му-уу!» - страдающе разнеслось по сараю: одна нога у нее была вывернута. Видно, отбилась от стада, заплутала в болотах да кое-как выбралась на сухое место... И в тесном, на одну комнатушку, пастушьем домике никого. Грачев свистнул три раза, позвал остальных, а Федя поспешил в сарай. Решили прямо там разжечь костер, в домишке всем не поместиться. Огня побыстрее, огня!

- Вот этот дуб. Идем.

Ракета, роняя красные искры, упала в тростник, Володя и Нина сделали короткий бросок, упали, вжались в траву за бугорком. Полыхнула еще одна ракета. Приподнявшись, Володя осмотрелся: теперь надо перебежать во-он к тому кусту, а за ним - болото! Справа, метрах в шестидесяти от них, пылал костер. Солдаты сушили возле огня одежду, подтаскивали хворост, готовили ужин. Дождь прекратился, но усилился ветер, он колыхал тростник, тонкие стебли которого с шуршанием плавно изгибались и распрямлялись. Ветер подхватывал искры из костра, они красными мухами уносились в сторону долины. Второй костер горел слева, на опушке леса... Осталась еще одна пробежка. Повезет-не повезет?

- Бежим, Нина! Пока темно, пока нет ракеты. Давай!

Пробежали, кинулись под куст: повезло, никто их не заметил! Володя поднялся и, раздвигая тростник, вошел в воду. Поежившись, чувствуя, как от вида черной, холодной воды к горлу подступает тошнота, Нина последовала за ним. Да, она все еще идет, переставляет чугунные ноги!

Уже не останавливаясь, когда болото освещалось белым, дергающимся светом, разведчики уходили вглубь долины, ориентируясь на черное, одинокое дерево. Правда, прежде чем они обнаружили скрытую водой тропку, оба несколько раз «искупались», да и потом то и дело погружались в воду то по грудь, то по пояс. Однако, сознание, что, по крайней мере, сегодня они ушли от своих преследователей, что еще какой-то час-полтора - и болото кончится, что наконец-то можно будет раздеться, обсушиться, согреться, помогало им медленно, но брести и брести вперед, веря и не веря, что когда-нибудь настанет конец этому мучительному переходу.

Поддерживая девушку, Володя все больше начинал тревожиться: уж не заблудились ли? Существует ли на самом деле тот островок, о котором говорил Викентий Бубнис? Может быть, повернуть назад и затаиться в каком-нибудь овражке? Сил нет. Нет, не мог, не должен был обмануться Бубнис! Словно в каком-то кошмарном полусне, чуть живые, ребята наконец почувствовала, что вода пошла на убыль. Неужели остров? Из темноты перед ними возникла знакомая фигура. Это был Грачев, обходивший по приказу Пургина островок.

...А в сарае пылал огромный костер. Искры и дым поднимались к высокому потолку, сонная Зоя сидела возле костра, тянула к нему руки, накрытый плащ-палатками, лежал рядом с ней Бубнис, Пургин обшаривал сарай в поисках хоть какой-нибудь посудины, а Федя разделывал прирезанную телку. Увидев Волкова и Нину, Зоя вскрикнула, подбежала к ним, стала помогать подружке стаскивать с себя тяжелую, облепленную тиной и ряской одежду. Ноги у Володи подогнулись, он опустился на колени и привалился боком к стене, дошли все же, нашли своих...

- Чертовы пастухи, все с собой унесли, - сказал Грачев, входя в сарай, - однако вот что я нашел, хлопцы. Сгодится? - И поставил возле костра тридцатилитровую флягу-бидон. - Чистая.

Вскоре, набитый кусками мяса и залитый водой, он был поставлен в самый центр костра на три камня. Чтобы варево побыстрее закипело. Грачев закрыл бидон крышкой. И все стихло в сарае, только сухие плахи, впрок наготовленные пастухами, весело потрескивали в огне, да девушки перешептывались в дальнем углу сарая, Зоя делала Нине перевязку. Жар от костра валил с ног. Вот и они, не дождавшись ужина, улеглись рядышком, заснули. Бурно храпел Федя, затих Викентий Бубнис.

Возле двери сарая дежурил Павел Грачев, тяжелая, будто из свинца, голова клонилась к коленям... Родина... Высокий обрывистый берег реки. Поднимается он от пристани к селу, спешит, а навстречу бежит - рубашонка вздувается парусом - вихрастый, белобрысый мальчугашка. Сын его, Санька, будущий охотник, будущий пограничник... А Танюшка... не придет на пристань встречать его Танюха, не выдержала долгих лет разлуки, вышла замуж за Петьку Кошелева, дружка его. Сама написала. «Прости меня, прости! Вернулся с фронта Петька, весь покалеченный. Глаза нет, рука одна. Уж и не знаю, как получилось, милый мой, прости меня, прости дуру окаянную»... Что ж тут поделаешь? Прощай, не прощай... Ничего. Все уладится.