На кухне мисс Элизы

— Как ты предусмотрительна! — хвалит меня мисс Элиза. — Думаю, мистер Арнотт обрадуется, ведь, как тебе известно, он сегодня нас покидает.

Она улыбается такой вымученной улыбкой, что я глазам своим не верю. Разве только что помолвленная девушка не должна быть самой счастливой на свете? «Наверное, она грустит из-за его отъезда», — догадываюсь наконец я.

Я нахожу в кладовой палтуса, рис патна, который любит мистер Арнотт, масло, кайенский перец и два яйца в крапинку — я уже знаю, это его любимые. Когда я возвращаюсь, мисс Элиза так и сидит, глядя на свои руки. Я начинаю выгребать золу, она не подает признаков жизни. В конце концов я спрашиваю, что с ней.

— Все хорошо, — говорит она. — Я задумалась о стихах, которые написала. Хочешь послушать?

Я киваю. Она читает своим нежным, мелодичным голосом, будто ветерок шумит в ветвях.

Помедли цепь себе ковать —
Ее не сможешь разорвать.
Хоть звенья вылиты из злата,
Но тем больней твоя утрата

— Очень красиво, мисс, — говорю я, надеясь, что она продолжит: ее стихи трогают за душу, и мне становится не так одиноко.

Мисс Элиза вдруг озабоченно хмурится:

— В этой суматохе я не выдала тебе жалованье, да?

— Да, — говорю я. — Не хотела вас беспокоить, в этой суматохе.

Я не признаюсь, что мысль о жалованье не выходила у меня из головы, ведь я должна отдать мзду медсестрам, когда пойду навещать маму, и нужны деньги для папы, который до сих пор не расплатился с плотником за новые костыли.

— Я совсем упустила из виду, — виновато произносит она. — Как я могла? Извини.

Она поднимается и так спешит к ящику комода, где прячет металлическую коробочку с деньгами, что не замечает упавшей на пол книги. Наверное, это рецепты, и она составляла меню. Мисс Элиза сосредоточенно отсчитывает шиллинги и пенни, заставляет меня принять в качестве извинения лишний шестипенсовик и закрывает шкатулку изогнутым ключиком.

— Можно, я отнесу деньги в свою комнату, мисс?

«Я не могу позволить себе потерять даже полпенни», — думаю я, спеша на чердак, где прячу под матрасом кошелек.

Вернувшись на кухню, я обнаруживаю там малышку Лиззи, завязывающую передник. Мисс Элиза ушла. Мой взгляд падает на темные очертания книги под столом. Надо же, какой рассеянной она стала! Моя хозяйка — самый организованный и аккуратный человек из всех, кого я знаю. Раньше она ни за что не оставила бы поваренную книгу на полу. Видно, расстроилась, что забыла о моем жалованье.

Когда я поднимаю книгу, у меня замирает сердце. Это не сборник рецептов, а стихи. Ее стихи, которые я мечтала прочесть, с тех пор как сюда попала. Я знаю, что это недостойно, но ничего не могу с собой поделать. Вместо того чтобы положить книгу на видное место, я прячу ее под передник и бегу наверх. Хэтти стоит перед умывальником и брызгает себе в лицо холодной водой. Я прячу книгу под матрас и с бьющимся сердцем возвращаюсь на кухню.

Я заканчиваю чистить плиту; почерневшие от угольной пыли руки ломит от холода. Я насыпаю угля и дую на огонь, пока не разгорится хорошенько. Когда я собираюсь выложить на блюдо палтуса, возвращается мисс Элиза. Она взволнованно оглядывается по сторонам.

— Энн, ты не видела здесь такую маленькую книгу? В голубом шелковом переплете?

Она обходит вокруг стола, придерживая юбки, шарит глазами по комнате.

Я еще могу признаться, исправить свою оплошность. Нет: язык немеет, в голове туман. И с моих губ срываются слова, как будто говорю не я, а кто-то другой.

— Нет, мисс Элиза.

— Ты не выходила из кухни?

— Я бегала в свою комнату, спрятать деньги.

Я вспыхиваю и радуюсь, что в кухне полумрак — здесь всегда не хватало света.

— Ну да, конечно.

Она начинает выдвигать и задвигать ящики.

— Наверное, сюда приходила миссис Актон.

Она идет в буфетную и спрашивает у Лиззи, не заходила ли мадам. Или кто-то из прислуги мистера Арнотта.

Лиззи отвечает, что все это время была в буфетной и никого не видела.

— Кажется, я схожу с ума, — говорит она мне. — Должно быть, сама ее куда-то переложила и забыла в этой кутерьме.

— Что переложили, мисс Элиза?

О, как я ненавижу себя за эти слова, вырвавшиеся из моих лживых уст! Я мысленно корчусь от ненависти к себе. Да теперь уж поздно. Я воровка, и теперь не могу признаться в своем преступлении. В прошлом месяце одного мужчину приговорили к пожизненной каторге за кражу бушеля яблок. Украсть книгу — гораздо хуже. Люди болтались на виселице и за меньшие преступления.

— Перед твоим приходом я читала стихи, — поясняет она, нахмурив брови и теребя юбки. — Должно быть, спрятала подальше и забыла куда.