На кухне мисс Элизы

Я киваю, не в силах произнести ни слова. Меня так и подмывает признаться, упасть к ее ногам и молить о прощении. Нет, меня тогда отправят в Ботани-Бэй или на виселицу. А мысль о том, что я огорчу мисс Элизу, просто невыносима. И я решаю вернуть стихи тайком. Побегу к себе в комнату, вытащу книгу из-под матраса, спрячу за блюдо или поднос, чтобы она нашла. Я понимаю: мисс Элиза боится, что книга попадет не в те руки, а именно в руки мистера Арнотта. Хотя что здесь такого? По-моему, любой мужчина гордился бы женой-писательницей.

— Она обязательно найдется. Просто слишком много всего в голове.

Мисс Элиза издает нервный смешок. Она сегодня как на иголках, а тут еще я со своим любопытством и враньем. Господи, прости меня грешную.

— Мы должны закончить приготовление кеджери. Мистер Арнотт желает позавтракать со мной пораньше.

Я тянусь к дощечке, чтобы записывать наблюдения, однако она поднимает руки и говорит:

— Не беспокойся о наблюдениях, Энн. Они больше не нужны.

Охватившее меня при этих словах смятение заставляет забыть об угрызениях совести и о тяжести на сердце. До меня вдруг доходит: никакой кулинарной книги не будет. Внутри все обрывается.

— О, мисс Элиза. Теперь, когда вы станете миссис Арнотт, книги не будет?

Она вздыхает, да так тяжело, что ей вторит вся комната, точно ветер в трубе, не находящий выхода. Затем в кухне воцаряется тишина. Я дрожащими руками разбираю палтуса.

— Надеюсь, что смогу взять тебя с собой, Энн. Правда, у мистера Арнотта есть повар-француз, который не потерпит моего вмешательства.

Мое будущее идет прахом. Из пересохшего горла вырывается сдавленный всхлип. Что я буду делать, если не смогу стряпать с мисс Элизой? Я хочу готовить еду…

— Ах, Энн! — восклицает она, и тут же берет себя в руки. — Все будет хорошо. Давай не драматизировать.

Не совсем понимая, что она имеет в виду, я смахиваю слезы и отправляюсь в кладовую, чтобы прийти в себя. Когда я возвращаюсь, мисс Элиза спокойно взбивает яйца и просит меня найти мавританское чатни, приготовленное на прошлой неделе. Мы заканчиваем готовить, погруженные каждая в свои грустные мысли. Она протягивает мне чистую деревянную ложку и просит попробовать кеджери.

Я подношу ложку к губам и мгновенно успокаиваюсь. Теплая, шелковистая мякоть палтуса тает на языке. Рисовые зернышки покрыты маслянистой нежностью. Тепло и пряность переносят меня в иной мир — далекие берега, экзотические страны, саблезубые тигры, заклинатели змей, верблюды и слоны, раджи в украшенных драгоценностями тюрбанах, раскаленные пустыни. Ложка кеджери воскрешает в памяти восток, рассказы о котором слышал Джек в Лондоне.

— Добавить соли? Перца? — возвращает меня на грешную землю вопрос мисс Элизы. — Как нам известно, мистер Арнотт имеет пристрастие к острому.

Я останавливаюсь и размышляю.

— Чуточку кайенского… буквально ложечку.

— Да! — Она складывает руки вместе, воспрянув духом. — Пойду приготовлюсь к завтраку. Выложи чатни в серебряный соусник и не забудь, мистер Арнотт любит очень крепкий чай.

Я киваю, вновь возвращаясь мыслями к украденной книге. Нужно вернуть ее на кухню. Пока ее не нашла под матрасом Хэтти. Пока меня не наказал Бог. Пока меня не поймали с поличным и не отправили качаться на виселице.

Глава 31 Элиза Кеджери

Мистер Арнотт (которого я теперь должна называть Эдвином) получил неприятные известия. Он утратил свое всегдашнее веселое расположение духа и все равно восхищается кеджери. Я тоже вся на нервах. Не помню, куда засунула единственный экземпляр своих стихов, после того как вытащила книгу из материного тайника. Мать думает, что я ничего не знаю о тайниках и где она держит свои секретные ключи. Как бы не так! Она утверждает, что спрятала книги ради моего же блага, но прошлой ночью я ощутила столь непреодолимую потребность вспомнить, кто я, что мне захотелось хотя бы взглянуть на собственные стихи.

Я нашла книгу и перечитала свои жалкие, несмелые попытки, радуясь, что ужасные времена, когда меня спасало от безумия только сочинение стихов, давно позади. Мать говорит, что Эдвин, то бишь мистер Арнотт, не должен знать. Я этого не понимаю. Пусть между нами нет любви, но разве мы не должны доверять друг другу? Быть честными? У меня появляется странное чувство, что я лишилась всей своей сущности — стойкости, храбрости, отваги. Я уже не понимаю, кто я. И эту пустоту заполняет леденящий стыд.

Мать прагматична до мозга костей. Она давит на мою ответственность перед семьей и напоминает, что замужество принесет мне деньги и уважение, чувство собственного достоинства и спасение от одиночества. Когда она произнесла слово «одиночество», ее голос прервался, а на глаза навернулись слезы.

— Папа сможет вернуться из Кале, — сказала я, чтобы ее утешить.

И тут она бросилась в атаку, напоминая, что мы по-прежнему во власти последних кредиторов, владельца пивоварни и мясника, пропустивших публичные торги, когда все нажитое нами добро было выставлено на растерзание стервятникам.