На Лиговке, у Обводного

— Иван Никитич вспоминал сегодня — не пошли ли, мол, колосовики? Вот я его и порадую. Селяночку сейчас сделаю…

— И лукошко сам сплел! — сказал я.

— Оно и похоже, — раздраженно фыркнула Настя. — То-то его будто телегой переехало.

— Покажи, — протянул Никанор руку. — Он повертел лукошко, посмотрел на донышко, заглянул в середку, пощелкал ногтем. — Лукошко как лукошко. Маленько не то-во… кривовато. Так ить грибы-то в нем уложились? До дому донес…

Мама похвалила скупо, только чтобы что-то сказать. В глазах у нее тоска. Что же случилось? Пришел ужинать и Вася-Солдат.

— Слыхали!.. — крикнул он, вешая на гвоздь шапку. — Егорка Прокофьев объявился. Из плена.

— Слыхали, — сказала тетя Клавдия.

— Гос-с-поди! — страдающим голосом крикнула Настя. — Хоть бы издали взглянуть. Ужинайте скорее, да я побегу!

— Ты что? — набросилась на нее тетя Клавдия. — Ты что людей гонишь! Накорми сначала как следует. Ишь ты! Зачесалось у нее… Никуда вот не пойдешь!

Настя примолкла. Вот оно что… Да, тут уж не до моих грибов. Мама ела нехотя, через силу, и я понял, что думает она об отце: вот ведь другие возвращаются…

— В избу к ним, к Прокофьевым, и не протолкаешься, — рассказывал Вася-Солдат. — Вся деревня взбаламутилась. А девки, так прямо… — Вася-Солдат сказал такое, что мама положила ложку и вышла из-за стола.

— Ну, ну… Уж и обиделась, — начал оправдываться Вася-Солдат. — Это я так, для красного словца. — Он тоже вылез из-за стола, перекрестился на икону. — Спасибо, хозяюшка, накормила-напоила досыта.

Настя гремела тарелками, мыла посуду, торопилась к Прокофьевой избе, хоть глазком взглянуть на Егора: каков-то он после германского плена?

— Говорят, на нем и одежа не наша, а немецкая, — переживала она вслух. — Рубаха с галстуком, как у городских…

На другой день с утра у Насти все валилось из рук. Грохнула о пол горшок с молоком, обварила кипятком руку.

— Да что с тобой? — спросила ее мама. — Не выспалась, что ли?

— Ой!.. Я как ошалелая… Егора вчера видела. Так в глазах и стоит.

— Дура! — отозвался Никанор. — Верно Вася-Солдат про вас сказал. Напихать вот крапивы под подол…

В деревне наиграл рожок, Настя побежала выпускать скотину, а я — к прогону. Мне до Егора Прокофьева как-то мало дела. Вот вернулся бы отец…

В лесу я взялся за книжку.

— Интересная, — сказал я Васе-Солдату. — Хочешь — вслух?..

— Не… — отказался Вася-Солдат, даже не дослушав меня. — Скукота. Пойдем форель ловить.

— Форель? — удивился я.

Форель рыба редкостная. Ее едят только короли, кардиналы и графы; во Франции за ловлю форели простым смертным рубили голову. Все это я недавно вычитал из «кладезя мудрости». А тут вдруг — «пойдем форель ловить»!

— А как же ее ловить? — спросил я, запихивая книжку в торбу.

— Как-нибудь поймаем…

Вася-Солдат снял лапти, штаны, остался в подштанниках, закатал рукава рубахи.

— Ведро возьми с собой, — велел он мне.

Мы пошли вдоль ручья. Шли все тише, тише и наконец остановились. Вася-Солдат поднял руку, показывая мне знак — тихо! Я замер с ведром в руках. Вася-Солдат по отлогому, песчаному бережку вошел в воду. Двигался бесшумно. Вот он скрылся за кустами. И я не мог понять — где он? Стоит где-то здесь, рядом, или ушел дальше? Вдруг донесся его голос:

— Иди сюда.

Я чуть ли не на цыпочках, чтоб не шуметь, побежал к нему. Он стоял по пояс в воде. В кулаке у него билась рыба. Он кинул ее на берег:

— Зачерпни в ведро воды — и туда ее.

Я зачерпнул воды, нашел в траве рыбину. Вот она какая, форель. Светло-серебристая, по бокам желтые, черные, красные пятнышки. Но как же Вася-Солдат ее поймал? Ни удочки, ни сачка, ничего другого, чем ловят рыбу? Вася-Солдат, склонившись над гладкой поверхностью воды, почти касаясь ее бородой, что-то высматривал в прозрачной глубине. Голые мускулистые руки полусогнуты с растопыренными пальцами, вытянуты вперед, точно он приготовился что-то схватить. И действительно — вдруг его руки, не всплеснув воды, ушли в глубину, шевельнулись там раза два, и Вася-Солдат выпрямился. В кулаке у него билась большая рыба.

От удивления я раскрыл рот.

— Дядь Вась… Чем ты их?

— Держи, — прошепелявил он застывшими губами и бросил рыбу на берег. — Да не дери глотку… распужаешь! — Он зябко передернул плечами. — Покурить бы. Сбегай за торбой. Там кисет. На елочке висит, а я тут пока еще пошарю.

Я побежал за торбой, но елочку, на которой она висела, нашел не сразу, елочек тут было много.

Когда я ее принес, Вася-Солдат был уже на берегу голый и развешивал на сучьях мокрое белье. Трясущимися пальцами он свернул цигарку, закурил.

— Дюже зябко… Может, хватит? Подбери вон там… я еще парочку выкинул.

Он присел на корточки, спиной к солнцу.

— Тут рази согреешься? Ты вот что… — Он натянул на себя сырое белье. — Ты тут поглядывай… Рыбки Егору снесу. По случаю приезда. — Обуваться он не стал, схватил лапти под мышку. — Прокофий вчера за самогонкой посылал. Для сугрева хорошо, а то лихоманку схватишь! — Он подхватил ведро и пошел. — Я скоро! — крикнул он мне издали.