На Мировой войне, в Добровольческой армии и эмиграции. Воспоминания. 1914–1921

Несколько позднее в 1-й Кавказской стрелковой дивизии нижние чины одного из полков, занимавшего окопы на левом фланге, были взволнованы поведением своего младшего офицера (из местных немцев), который на глазах всей роты вылез из окопа и направился к стороне противника; по нему немцы сделали несколько выстрелов, но после того, как он замахал рукой, стрельбу прекратили и приняли его в свои окопы.

В период мартовского наступления в одной из рот 5-й стрелковой дивизии перебежали на сторону немцев 15 человек нижних чинов с фельдфебелем – все поляки.

Еще позже во вновь сформированной 184-й пехотной дивизии[322] в землянку командира батальона, где собралось несколько офицеров, унтер-офицер через открытую дверь стрелял в командира батальона, но промахнулся, бросил винтовку и через проволочные заграждения бежал в немецкие окопы, где и принят был без выстрела. При осмотре оставшихся после него вещей была найдена записная книжка, в которой имелся список нижних чинов его взвода, между которыми была распределена значительная сумма денег.

Все эти неприятные происшествия нельзя считать признаком начала разложения войск корпуса, а тем более вовлечением войск в политику Государственной думы и петроградских либеральных кругов: в войсках политикой не занимались и ни о каком государственном перевороте и не думали; было одно лишь у всех желание – скорее окончить войну и вернуться домой.

Летом 1916 года по проекту генерала Гурко, призванного на пост начальника штаба Верховного главнокомандующего[323], решено было переформировать корпуса из двухдивизионного в трехдивизионный состав; для чего из существующих полков целиком выделить по одному батальону с соответственным числом офицеров, повозок обоза и прочим и, пополнив как новые, так и старые полки из запасных батальонов, довести их до нормальных штатов четырехбатальонного состава[324].

Время для этого переформирования выбрано было, по-видимому, удачно: противник был занят боями на Западном фронте и активности на нашем фронте не проявлял; но для переформирования этого мы не имели ни достаточного числа надежных штаб-офицеров на должности командиров полков, ни генералов на должности начальников дивизий, ни даже ротных командиров. Получились новые полки без всякой спайки, традиции; разрослись штабы, обозы и тыловые учреждения, и без того уже громоздкие в нашей армии, упала и дисциплина. Я считаю, что с этого времени, собственно, и нужно считать начало разложения нашей армии, и тем более что в массе пришедшего из тыла к нам пополнения появилось много распропагандированных младших офицеров и нижних чинов.

Среди лета ушла от нас 3-я стрелковая дивизия[325] со своей артиллерией, ее место заняла вновь сформированная 184-я пехотная дивизия, не имевшая своей артиллерии, – пришлось для нее надергивать батареи из 1-й Кавказской стрелковой и 60-й пехотной дивизий.

Переформирование это не мешало продолжению фортификационных, дорожных, мостовых и других работ, к которым в этом году кроме войск были привлечены еще и рабочие батальоны, дорожные команды из туркестанских инородцев, громадные артели плотников, гидротехников, полевая лесопилка с особой командой по рубке и сплаву леса и т. д., и т. д. Тыл наш разросся до громадных размеров, превосходя своей численностью число бойцов. Полицейские средства штаба корпуса были в полном несоответствии с требованием времени и обстановкой.

Боев на фронте все это время не было, если не считать борьбы 60-й пехотной дивизии с немцами из-за обладания передовым пунктом позиции у деревни Епукин, переходившим из рук в руки, и минной войны на Дегмерском перешейке, где наши окопы были в непосредственной близости от окопов противника.

Но Петроград, с Государственной думой, с распутиновской историей[326] и белобилетниками[327], призванными в запасные батальоны к отбыванию воинской повинности, по-прежнему снабжал нас самыми невозможными, возмутительными вестями и не давал покоя!

Вспоминаю о случае, имевшем место в штабе корпуса.

Приехала к нам из Петрограда баронесса N и предъявила нам документы о том, что она командируется на фронт для осмотра братских могил и кладбищ погибших воинов, занесения их на планы и фотографирования их, чтобы ей оказано было бы всяческое содействие предоставлением проводника, перевязочных средств и в приюте. Все это исполнено, и после поездки ее на ближайшее из кладбищ просим ее пожаловать в столовую отобедать вместе с нами. Производит впечатление дамы хорошего общества, умной, интеллигентной, очень осведомленной обо всем происходящем в Петрограде и о том, что говорят в кругах, приближенных ко двору. Завязывается разговор, внимание всех сидящих – в ее сторону, это ее подбадривает, и она без всякого стеснения рассказывает какую-то историю о Распутине с комментариями своими, в высшей степени оскорбительными в отношении лиц царствующей семьи. Я должен был ей напомнить о том, что она сидит за столом штаба корпуса, где недопустимы такие рассказы. А после обеда просил начальника штаба передать ей, чтобы она у нас не задерживалась.