На один раз

«Шерше ля фам» — говорят французы. «Как её зовут?» — неизменно спрашивал герой романа Тургенева «Рудин» Африкан Пигасов, услышав о каком-нибудь происшествии, имея в виду, что женщина всегда является первопричиной всех раздоров. «Конечно, во всём виноваты женщины, — говорил её отец, — ведь это они нарожали столько идиотов».

И у неприязни, которую Давид назвал личной, возможно, женское имя. Отцу, судя по всему, повезло больше. Раз Давид затаил обиду, дама предпочла опытного кавалера молодому (или деньги нищете?). Хм!

— Как её зовут? — улыбнулась Саша.

— Возможно, однажды я расскажу тебе эту историю, — неожиданно подтвердил её догадку Давид, — но не сейчас. Ещё будут условия?

Алекс развела руками.

— Конечно. Но мне надо подумать, — честно говоря, она резко позабыла все требования, что собиралась озвучить. — Для начала посмотреть бы, какие условия ты предоставишь, а то вдруг это пещера первобытного человека, а я со своими электрощипцами, — тряхнула она локонами, в которые неизменно закручивались её кучерявые волосы, если сохли без фена.

— Справедливо, — встал Давид, взял пальто. — Тогда до встречи в моей пещере.

И уехал.

Ну что ж, Саша знала, что её добровольное заточение в прабабушкином доме не навсегда — однажды придёт время двигаться дальше.

И оно пришло, это время.

Давид Гросс дал Саше сутки: оплатить счета, попрощаться с Люсей, собрать вещи.

Рано утром на следующий день за ней приехал его водитель. И увёз.

Куда? Не всё ли равно, если рядом будет Давид Гросс?

Глава 38

От запаха гари першило в горле. Под ногами хлюпала вода.

Давид стоял у распахнутых ворот склада готовой продукции, на глаз прикидывая убытки: закопчённые стены, обгоревшие палеты с товаром, готовые к отгрузке, расклякшие от воды коробки.

Директор завода разговаривал с пожарными, но Давид и так знал, что они скажут: поджог. Наглый, показательный, демонстративно выполненный на камеру. Давид уже посмотрел запись, она короткая: двое в капюшонах на глаза вышли из грузовика, якобы приехавшим за товаром, позвонили, показали накладные, вошли. Пока ответственный за выдачу в другом конце склада запрашивал из базы и проверял документы, облили из двух канистр штабеля с товаром — сколько смогли, подожгли, тут же выбежали наружу и уехали.

Давиду сообщили, что на недавно открытом после ремонта, ближайшем к городу заводе пожар, когда он заканчивал разговор с детективом, в услугах которого больше не нуждался. Он прыгнул в машину и оказался на заводе вслед за пожарными. Три красные машины, моргая проблесковыми маячками, до сих пор стояли у ворот — две из них даже не достали пожарные рукава — не понадобилось. Сработала пожарная сигнализация, до их приезда потушив очаг возгорания, они лишь распотрошили ломиками тлеющее коробки и ещё залили их для надёжности сверху.

Позади ограждающей ленты уже толпились журналисты. Немного, но уже слетелись.

Давид поблагодарил пожарных, похлопал по плечу расстроенного директора и раз уж он всё равно был здесь, хотел пойти с ним в кабинет обсудить ситуацию, поговорить по другим текущим вопросам, когда услышал, что выкрикивают его имя.

— Давид! Давид!

Он повернулся. О чёрт! За лентой ограждения, — дальше её не пропустила охрана, — стояла Лина и махала ему рукой.

— Я разберусь, — ответил Давид охраннику. Прошёл, подняв ленту. — Какого чёрта ты здесь делаешь? — обратился к Лине.

— Я приехала, как только узнала, — словно долго бежала, тяжело, взволнованно дышала она. Рыжие волосы трепал ветер, она убирала их с лица, нос покраснел от холода — на улице и правда похолодало, но ещё не до стойких минусов.

— А как ты узнала? — удивился Давид.

— В чате новостей сообщили про дым и что горит один из твоих заводов, я и поехала.

— Это было совершенно ни к чему, — нахмурился он, уловил краем глаза движение, причём с двух сторон.

На журналистов, ломанувшихся к нему со своими камерами, он среагировал моментально, поднял руку, и охрана бросилась наперерез, преграждая им путь. А вот что делать с детьми?

— Давид! Дядя Давид! — из машины Ангелины выскочили мальчишки, один постарше, восьмилетний Арсений, тот кричал «Давид!» голосом пониже, другой, что голоском пописклявее кричал «Дядя Давид!» — пятилетний Давид Младший. Оба они со всех ног бежали к нему.

— Привет! Привет! — обнял он обоих. Мальчишки крепко его обхватили, прижались, как котята. — Как же вы выросли, — взъерошил он волосы обоих, русые, как у отца. — Как дела?

— Нормально, — буркнул старший.

— Почему ты к нам больше не плиезжаешь? — задрав голову, пропищал младший.

— Как раз на днях собирался, — соврал Давид.

И знал, что был неправ, дети его любили, ждали, но ничего не мог с собой поделать: после всего, что их связывало, потом рассорило и произошло с их отцом, ему было тяжело. А после того разговора с Линой — тем более. Давид не хотел поддерживать её иллюзию на отношения и сильнее привязываться к детям.

— У меня сколо день лождения, — смотрел на него заворожено Младший. — Ты же приедешь?

— Обязательно, — кивнул Давид и посмотрел на Лину.