На осколках разбитых надежд (СИ)

— Поехали домой, — попросил Иоганн встревоженную Лену. — Второй день сердце ноет. Не могу никак принять того, как изменилась моя страна, и что я стал совершенно бессилен защитить юную девочку от насилия… Я так боюсь сделать тебе хуже, Лена, — с этими словами он снова коснулся ее ладони на ручке коляски, когда они тронулись в путь. — Я думаю, что эти люди способны перевернуть все так, как захочется им. И это страшно — когда нет наказания творимому злу.

А Лена толкала его коляску и думала о том, что бы Иоганн сказал, когда узнал обо всех бесчинствах, что творили его соотечественники на захваченных землях ее родной страны. Он начинал медленно прозревать, как она замечала, но по-прежнему не знал всей полноты правды. И она в который раз удивилась тому, насколько разные люди появились на свет в этой стране. Наверное, именно поэтому удержала Войтека на краю пропасти, когда он перехватил ее в кухне тем же вечером, придержав за локоть.

— Урсула знает, — произнес он то ли спрашивая, то ли утверждая, и Лена не успела ответить на это, как он продолжил. — Ей нельзя доверять. Урсула молчать не станет, ты же знаешь…

— Я не уверена…

— С ней надо разобраться, — произнес решительно Войтек, и Лена похолодела, расслышав жесткие нотки в его голосе. Он смотрел ей прямо в глаза, и она без труда прочитала в его взгляде приговор для немки. Она могла бы сейчас согласиться. Или просто промолчать, притворившись, что этого разговора не было. Но Лена вспомнила маленького Альфреда, которого приносила как-то в Розенбург Урсула, вспомнила о том, что в большой семье зарабатывает только немка. И ее потрясенно-виноватый взгляд этим утром. Может, Иоганн прав, и доброе сердце Лены погубит ее. Но становиться причиной смерти молодой немки Лена не хотела. Ей было достаточно крови на руках.

— Мы не нацисты, — прошептала она в ответ поляку после короткого раздумья. — Ты не можешь убить ее только потому, что подозреваешь в чем-то. Быть может, она не виновата…

— А если виновата, то сдаст тебя! — прошипел тихо в ответ поляк. — Без всяких сожалений и раздумий! Они же повесят тебя, Лена!

— Значит, повесят, — бросила она дрожащим голосом и отвернулась от него, сделав вид, что поправляет косынку, которая не так надежно держалась на небольшом узле волос, как прежде на толстом из широкой и длинной косы. Но Войтек не отпустил ее так просто — схватил за локоть, больно сжав пальцами руку, и напугал этим движением до полусмерти. Потому что слишком жив был в памяти почти такой же жесткий захват.

— Я не допущу этого, — сказал Войтек твердо, глядя ей в глаза пристально. — Хочешь так рисковать? Хорошо. Пусть немка живет. Но я не допущу твоей смерти, я клянусь. И убью любого, кто навредит тебе. И спрашивать не буду впредь!

В нем чувствовалась звериная жестокость, которой не было прежде. И Лена вдруг испугалась его — этой силы, с которой он удерживал ее руку, этой ненависти, пылающей в его глазах. Никогда прежде она не чувствовала опасности в Войтеке, и вот теперь после нападения вдруг разглядела в нем черты, которые вызывали желание держаться подальше от поляка.

— Ты слишком прониклась немцами. Забыла, что они звери. Все до одного, — прошипел Войтек зло. А потом отпустил ее руку и вышел вон из кухни так быстро, словно его кто-то гнал отсюда.

— Горячая якая голова, — сказала шепотом Катерина после того, как выслушала рассказ Лены. После нападения в лесу Лене в первую же ночь стали сниться кошмары, а в каждом темном углу мерещился убитый шупо. Поэтому она попросила Катю пожить в ее спальне, благо в каждой из комнат прислуги было по две узкие кровати.

— Любит он тебя, — задумчиво произнесла Катя в тишине. — А любовь, словно зараза якая, соображать мешает. На всякое толкает…

Лена вспомнила при этих словах свои безрассудные поступки, на которые ее толкнули чувства. Катя была права — любовь мешает разумно мыслить и заставляет делать подчас такие вещи, на которые ни за что не решился бы при других обстоятельствах. И оставалось только надеяться, что горячий поляк не наделает никаких глупостей, идя на поводу у своих чувств.

Несмотря на подозрения Войтека и опасения Лены, ничего не показало впоследствии на вину Лены в исчезновении шупо. То ли Урсула решила молчать, то ли действительно была не виновата в том, в чем ее подозревала Лена. Но факт оставался фактом — шли дни один за другим, а Розенбурге царила тишина и покой. Даже гестапо обошло их стороной в расследовании исчезновения одного из сотрудников полиции, сосредоточившись на очередном побеге из одного из местных трудовых лагерей, который произошел спустя несколько дней после происшествия.