На осколках разбитых надежд (СИ)

— Все хорошо, мое сердце, все хорошо, — прошептал Рихард. При звуке его голоса что-то сломалось внутри. Треснуло, как недавно зеркало под ударом его кулака. Наверное, поэтому она последовала его просьбе: «Расскажи мне», которую он произнес хрипло. И ее душа распахнулась, открывая тот самый потайной уголок, в котором Лена надежно спрятала память о том дне. Никому не рассказала в деталях о том, что произошло тогда — ни Войтеку, ни Кате, а ему вдруг открыла все. Начиная от вида шупо, которого запомнила на всю жизнь, до чувства отвращения, ужаса и беспомощности, и о том, как он касался ее, скользнув рукой под юбку. Последний раз, когда ее трогал таким образом посторонний мужчина, был осмотр перед выставлением на рабочую биржу. И это снова воскресило чувство беззащитности и беспомощности, когда чужие пальцы так грубо вторгались в тело.

— Знаешь, я тогда даже подумала, что как же хорошо, что у нас все было… что ты был первым… — сбивчиво сказала Лена, выплескивая из себя всю боль, что копилась неделями. Рихард ничего не сказал в ответ, но она почувствовала телом, как он дернулся от этих слов, будто она ударила его.

А потом в памяти возник звук проломленного черепа и невидящие почти бесцветные глаза шупо на залитом кровью лице, и Лена вдруг разрыдалась, заканчивая свой рассказ. Понимание, что она убила человека, было в этот раз гораздо отчетливее. Словно до этого все было скрыто полупрозрачной вуалью, сейчас безжалостно сдернутой. Но самое страшное для Лены было то, что она знала точно — она бы повторила это снова. Убила бы без особых раздумий и сожалений, защищаясь от насилия.

Прежней девочки не стало. Война переменила ее полностью. Словно вывернула наизнанку. Но от понимания того, что у нее просто не было выбора, легче почему-то не становилось. Она убила человека. И нельзя было сказать, что она сделала это неосознанно.

Этот выплеск эмоций совсем лишил Лену сил. И когда рыдания стали немного тише, Рихард подхватил ее на руки и отнес в дом, где уложил на диване в гостиной. Она сама не ожидала, что так быстро провалится в сон, но это случилось. Когда Лена открыла глаза, уже перевалило далеко за полдень. Она была накрыта вязаным пледом, под головой подушка из соседней спальни, от ткани наволочки которой пахло лавандой.

Рихард сидел за столом и что-то писал, нахмурив лоб. Пока она спала, он сбросил грязную рубашку и переменил майку на свежую, побрился, убрав и так еле заметную щетину с щек, и принял душ. Увидев, что Лена села на диване, он тут же отложил перьевую ручку в сторону и выпрямился.

— Котел нагрелся, и ты можешь принять душ, если хочешь, — предложил он после короткой минуты молчания, когда они смотрели друг на друга, явно не зная с чего начать разговор. И Лена была благодарна за это.

— Что ты пишешь? — спросила она, подтягивая колени к груди.

— То, что ненавижу всей душой — письма семьям, которые потеряли сына или мужа, — сказал он немного смущенно. — Взял за правило еще с Испании. Пишу письма, чтобы смягчить хотя бы немного боль от потери. Некоторые из родственников иногда пишут мне в ответ, и мы поддерживаем связь после. А сейчас пишу… Один из летчиков моей эскадрильи погиб во время моего последнего вылета. Он был хорошим пилотом и офицером, и я думаю, его семье будет важно знать об этом. Он женился только в прошлом году. Осталась маленькая дочка.

Лена отвела взгляд в сторону. Ей не хотелось думать о сослуживцах Рихарда как о обычных людях. К ее счастью, он не стал продолжать, а переменил тему разговора, предложив ей выпить чая.

— Я знаю, ты не любишь кофе. Поэтому прихватил из Розенбурга немного чая из запасов, — говорил Рихард, раздувая огонь в большой чугунной печке. И Лена удивилась тому, что он знал и запомнил такие мелочи о ней.

— Спасибо за то, что написала мне после смерти Людвига, — вдруг вспомнил Рихард. — Мне было очень важно получить от тебя такое письмо.

— Я сочувствую твоей потере друга… — проговорила Лена, невольно делая паузу в конце фразы, и он разгадал с горькой усмешкой то, что она не договорила.

— …Но не сожалеешь о смерти немецкого летчика, — сказал он без эмоций в голосе, словно констатируя факт. — Я хочу, чтобы между нами не было никакой недосказанности, Ленхен. Этот перевод… Это не моя заслуга. Я не просил его. И я бы и дальше остался на Восточном фронте, если бы был такой приказ. Хочу, чтобы ты знала это, и чтобы не было никаких иллюзий по этому поводу. Не стоит приписывать мне то, чего нет.