На осколках разбитых надежд (СИ)

Дитцль при этом зачем-то протянул руку в ее сторону. Наверное, желая из вежливости поддержать за локоть, когда она выпрямлялась, как потом решила Лена, когда уже крутила педали велосипеда, направляясь в сторону Дрездена по узким улочкам просыпающегося Фрайталя. Но в полумраке коридора Лене вдруг привиделась кровь на его ладони, и она испуганно отшатнулась в сторону, вызывая в гауптмане явное недоумение.

— Нервы, — сухо произнесла Лена, понимая, что должна хоть что-то сказать сейчас. — Это была очень напряженная ночь. До сих пор трясет…

Ни слова лжи. Исключительно истина.

— Вам нечего бояться, фройлян, — улыбнулся тот. — Русские варвары уже давно не угроза нашему славному городку и его жителей. Все они либо убиты, либо уже повешены в назидание остальным. Ручаюсь, этого больше не повторится. Вам не нужно больше бояться. Ни один русский никогда не шагнет в жилые районы Фрайталя.

…наши освободили Киев. Это значит, что скоро — через месяц, два или три — наши будут уже здесь. Тебе нужно просто дождаться. Всего чуть-чуть. Мы вернемся, я обещаю тебе…

Именно эти слова «Командира» вдруг вспыли в голове Лены при этих словах. Они и помогли улыбнуться широко и открыто и кивнуть в знак согласия. Неважно, удалось ли кому-то из группы беглецов уйти от преследователей или они все были убиты здесь, в саксонской земле. Она верила в силу этих слов, которые прозвучали сейчас клятвой для нее.

Глава 45

Сначала казалось, что обошлось. Что больше дом на Егерштрассе не побеспокоит своим присутствием никто, кроме его обитателей. И первое время так и было, что позволило хотя бы на какие-то дни забыть о побеге русских пленных и о том, что произошло в дровяном сарае. Людо постепенно выправлялся после травмы, но все так же сторонился Лены. Словно ее присутствие в доме стало ему совсем нестерпимым, и девушка подозревала, что так оно и было на самом деле. Недаром он устроил ей спустя некоторое время допрос, едва она вернулась из Дрездена с работы. Будто бы искал в ее поведении что-то, что могло бросить на них тень, как на порядочных немцев и подвести их под подозрение гестапо. Людвигу Гизбрехту не в чем было упрекнуть Лену. На каждый вопрос она спокойно и честно давала ответ, который вызывал его слабый кивок.

Как идет работа в редакции? Нет ли у начальства к ней замечаний? Насколько она близка с девушками-коллегами в редакции?

Начальство редакции было довольно работой Лены. Редактор даже предлагал ей перевод в другой отдел. Но Лене было проще печатать тексты объявлений, чем набирать тексты статей о доблести бравых солдат рейха, о близкой победе нацистов или лживых сообщений о том, какой прекрасной стала жизнь в Остланде после «освобождения» от коммунистов и каким прекрасным будет мир, когда не останется ни одного еврея или коммуниста. Потому она неизменно отказывалась от этих предложений, ссылаясь, что не желает менять коллектив машинисток, к которому успела привыкнуть за прошедшие месяцы. Хотя Лена по-прежнему держалась закрыто с другими девушками-машинистками. Рихард и здесь выступил своего рода щитом для нее — его гибель стала прикрытием такой замкнутости, которую понимали и принимали без слов или подозрений.

А с Ильзе? Насколько она близка стала к бывшей невесте Вилли?

И Лена честно отвечала, что Ильзе ближе всех из девушек. Немка по-прежнему опекала ее — например, лишний комплект карточек выбивала в профсоюзе на ткань для платья или на обеды в соседнем кафе. А то доставала дефицитные чулки или туфли по размеру, так необходимые Лене. И все не оставляла попыток вывести ее из «состояния бессмысленного траура», как Ильзе называла настроение Лены, и очень часто приглашала провести вечер «в интересной компании». Но Лена отлично помнила наставление Гизбрехтов о том, что доверять особо невесте их младшего сына не стоит.

Ходит ли Лена на собрания «Веры и Красоты», как «истинная арийка»? Вносит ли взносы помощи фронту, чтобы не вызвать лишних подозрений? Не говорит ли чего такого о политике или о войне, что опасно по нынешним временам?