На острове Буяне

- Ты - настоящий друг, - внезапно прослезился Кеша от большого чувства. - Кто, кроме тебя, пускал меня переночевать? Скажи?! Кто ещё слушал меня, постигая загадку моей великой сумбурной души холодными ночами, по ходу жизни?.. Ты. Ты - великий, вечный мой друг, а вовсе не косая бездарность. И твоему, именно твоему ясному взору открыты истинные пути, по ходу жизни. Веди!

- Тьфу! - плюнул вдруг на них с портрета Хрумкин-патриарх и отвернулся, сменив анфас на брезгливый и однорогий профиль. - Вы измельчали. Внуки революции, вы измельчали до размера древесных жучков. Вы только источили награбленное нами.

Хрумкин-флейтист открыл от удивления рот с чёрной дырою вместо зуба. А потом возмутился.

- Ах, так?! - закричал он. - Вы были крупнее, но зато нас теперь стало очень много! В сумме мы истачиваем, изгрызаем и перемалываем всё вокруг себя в гораздо больших количествах, чем вы!

Но Кеше вдруг резко не понравились обобщения, все эти многозначительные "вы", "мы", и он постарался отмежеваться от обоих Хрумкиных сразу. На всякий случай.

- Я, вообще-то, тут мимоходом. И, если у вас нет никаких доброкачественных девушек и вин... Пойду я, - попятился Кеша к двери, раскланиваясь на ходу. - Я везде - мимоходом. И потому, я свободен. Я - сам по себе.

- А куда тебе деться от нас? - Хрумкин на портрете принял прежний, двурогий, вид. - Ибо некуда деться от нас человеку без... без...

- Без родины в душе! - глумясь и кривляясь, подсказал флейтист.

Тут наступило затяжное молчанье.

- Без родины в душе? - попытался уточнить Кеша, теряя терпение перед говорящим портретом. - Некуда деться от вас человеку без - родины в душе?

- Зачем же так ставить вопрос? - донеслось с портрета. - Если у человека нет родины в душе, то и самой души у него - нет.

- Да, я существую свободным от условностей! - дерзко подтвердил тогда Кеша и подбоченился. - Да! А что?.. Будет ещё тут всякая бездарность разоблачать мои лучшие качества.

- Сам по себе никто не существует, - усмехнулся Хрумкин с портрета. - Либо человек со своей, с позволения сказать, родиной - либо он с нами. То есть, против своей, с позволения сказать, родины. Третьего не дано.

- Ну, меня, допустим, подчинить вообще невозможно! - нисколько уже не боялся рогатого портрета Кеша. - Прошу заметить: принадлежащий всем не принадлежит никому в отдельности. Даже родине - одной родине - меня подчинить никогда не удавалось! Особенно, во время осенних и весенних армейских призывов. Я от дедушки ушёл - вполне успешно. Я от бабушки ушёл, вообще-то, тоже. А от вас...

- От бабушки? - словно эхо, переспросил портрет. И страшно возмутился: - Ушёл - от бабушки?!! Ты?!!

Знаки над его головой сотряслись снова. Но Кеша только презрительно дёрнул плечом и попытался шагнуть за порог.

Тогда молодой Хрумкин вытащил из-за голенища сапога блок-флейту, быстро и привычно скосил глаза на дырочки и заиграл нечто заунывное, чарующее, влекущее - и невыразимо сладостное, мелко дребезжащее. Кеша сделал сильный рывок, пытаясь вырваться из плена музыки на волю, однако споткнулся о порог, шлёпнулся на живот. И пополз вдруг назад, на звук флейты, извиваясь по-змеиному.

- Я шёл сюда только "на кадры"! - протестовал Кеша с пола, пытаясь сопротивляться неуклонному продвижению собственного тела к флейте, по мучнистой древесной пыли. - Я рассчитывал встретить здесь девиц, между прочим!.. А кому я редьку безвозмездно нажёвывал, как беззубому младенцу? Безобр-р-разие...

Однако флейтист Хрумкин дудел и дудел, не разводя глаз. А Кеша уже стоял перед ним на коленях, возле круглого кособокого cтола, извиваясь и раскачивая головою в такт мелодии, будто заворожённый.

- Будут тебе "кадры". Вино и девки - будут! - раскатисто пообещал Хрумкин с портрета, и масонские знаки, сотрясаясь, запрыгали над его головой: - Будет тебе всё, делающее тебя окончательной скотиной. Каждому - своё.

- Так вот где - фашизм!.. - растерялся Кеша, не переставая раскачиваться. - Суперфашизм... Вот где оно - настоящее человеконенавистничество... Сладкий Бухенвальд, пр-р-роклятье. Ловко!

Однако его сознание уже крепко и радостно ухватило обещанное - "будет тебе всё!" Раскачиваясь, извиваясь в приторных волнах музыки, он успевал выжидательно поглядывать по сторонам. Кеша больше никуда не спешил.

Как вдруг он заметил то, чего в квартире флейтиста раньше не было никогда - а именно, три закрытые двери, подёрнутые густой шелковистой паутиной. Девушки, однако, всё не появлялись. "Обманул, суперфашист пресловутый, - огорчился Кеша и чуть не заплакал. - Надул, рогатый. Обещал же растлить, а сам..."