На отливе войны

Прямо возле главных ворот стояла большая палатка с плоской крышей, и над низкой дверью висела табличка: Triage No. 1. Malades et Blessés Assis[78]. Это значило, что assis, которые могли ехать в санитарных машинах сидя, поместят сюда для диагностики и классификации. Дальше была Salle d’Attente, лачуга, где принимали grands blessés, но для больных и легко раненных достаточно было палатки. Это была старая, потрепанная непогодой палатка тусклого, грязно-серого цвета. Вместо пола была голая земля, а с двух сторон тянулись длинные узкие скамейки без спинок, на которых сидели больные и легко раненные и ждали сортировки. Внутри царил серый полумрак, а нескончаемый бельгийский дождь то выстукивал по скрипучему брезенту тихие мелодии, то тяжело падал на него шумными гроздьями. Но внутри всегда было сухо, и земляной пол был в пыли, если не считать входа, от которого тянулся треугольник грязи чуть не до докторского стола в центре помещения.

Salle d’Attente была совсем другой. Она была удобней. Тяжелораненых аккуратно выгружали и клали на кровати, покрытые клеенками и чистыми чехлами, которые защищали тонкие матрасы от крови. Затем пациентов накрывали красными одеялами и иногда давали керамические грелки. В сортировочной палатке всего этого не было. Не было нужды. Больные и легко раненные могли посидеть и на скамейках без спинок, пока Médecin Major не найдет время их осмотреть.

Как-то утром тут собралась любопытная компания «сидячих», которых привезли две большие машины с разницей в десять минут. Они были подавлены и неровным шагом переступили порог палатки, ухватились за скамейки и попытались поудобнее усадить свои усталые, старые, разгоряченные тела. А поскольку удобством здесь и не пахло, они без конца ерзали и шевелились. Они резко выбрасывали вперед тяжелые ноги в тяжелых мокрых сапогах, а потом подтягивали их под себя. Старые, тощие, сгорбленные тела, скрученные, грубые, грязные руки, вяло свисающие между расставленных колен, и эти руки менялись, поддерживая усатые тоскливые лица. Все они были неуклюжие, гротескные, подавленные и плохо пахли, эти poilus[79], эти заросшие, неухоженные солдаты. У их ног лежали походные мешки, тугие, грязные, поношенные, изношенные, как и их владельцы. Снаружи на них висели банки с водой, запасные пары сапог и штыки, а внутри лежали носки, бумага и фотографии их уродливых жен. Поэтому они дорожили своими неуклюжими мешками и сжимали их усталыми ногами, боясь потерять.

Наконец пришел Major и начал их сортировать. Он был резок и оживлен и вызывал их к себе по одному. Они неохотно, смиренно, шатаясь волочили ноги к его маленькому столу и отвечали на его короткие, нетерпеливые вопросы. Он с ходу ставил им диагнозы: ревматизм, бронхит, ушиблен лошадью, сбит кавалеристом, дизентерия и так далее – куча пустяковых, дурацких недугов и мелких происшествий, требующих пары дней лечения. Скучная это была служба, медицинская служба, и все-таки нужно было всегда быть начеку и не впустить заразу, так что это была ответственная служба. Но Major работал быстро, сортировал впопыхах, и они один за другим исчезали за висячей перегородкой, где санитары снимали с них старую форму, слегка обмывали и отводили в палаты. Дурацкая служба! Не то что в палате grands blessés! Там было хотя бы интересно! Но эта возня с éclopés[80], эти мелкие хвори, этот поток пустяковых заболеваний, пустяковых происшествий, грязных кожных болезней и паразитов – тоже война, конечно, но как это банально!

Затем Major обходил палаты и более тщательно обследовал тех, кому уже поставил «черновые» диагнозы, чтобы уточнить их, если нужно, и назначить лечение. Главное лечение, которое им было необходимо, – это мытье, чистая кровать и неделя сна, но доктор был довольно добросовестный и заботился о том, чтобы эти старые, усталые мужчины поскорее вернулись в окопы, чтобы в следующий раз возвращались в госпиталь уже в статусе grands blessés. Тогда-то с ними уже можно будет повозиться. Так что он лечил бронхит тем, что ставил банки. Из-за бесконечного бельгийского дождя во Фландрии многие заболевали в окопах бронхитом. Те дьявольские отродья тоже им болеют. Так говорил себе Major, обходя палаты.

Вот лежат в ряд пятеро мужчин, все отравились птомаином из-за того, что съели какие-то тухлые консервы. А там – трое с чесоткой, дрянная болезнь! Все руки ею покрыты, вгрызаются в свои тела черными когтями! Санитары не особенно тщательно их вымыли – тоже виноваты! А Major делает свои обходы, медленно, позевывая, но добросовестно. Эти скучные развалюхи нужны в окопах. Нужно их вылечить.

У девятой кровати Андре остановился. Что-то новенькое? Он попытался вспомнить. Ах да, в сортировочной палатке он заметил…

– Месье Major!

Тощая, чистая и тонкая рука поднялась в приветственном жесте. Простыня лежала очень ровно и не была скошена влево или вправо, как обычно происходит, когда на ней извиваются от боли.