На отливе войны

Тем не менее месяцы шли один за другим, и начало казаться, что его прозорливость и предпринимательская расчетливость на этот раз дали сбой. Его предсказания относительно длительности войны не сбылись. Она длилась недопустимо долго, и с каждым днем в ней появлялись новые фазы, для которых не находилось немедленных решений. Так прошел год, сыну Антуана исполнилось восемнадцать, и у него выросли такие внушительные усы, что отец приказал ему их сбрить. Прошло еще два месяца, и Антуан решил снова одеть сына в короткие штаны: хотя парень был крепким и толстым, ростом он не отличался и в коротких штанах выглядел просто толстым парнишкой-переростком, и Антуан начал беспокоиться, наблюдая, как молодых призывников забирают в армию. Антуан знал, что в одной из мэрий Парижа – может быть, на Монмартре, откуда он был родом, или в Préfecture de Police [86], или в Cité[87] – есть запись о возрасте и навыках его сына, которая может в любой момент быть использована против него, поскольку недели перетекали в месяцы, и становилось ясно, что скоро мобилизация коснется парней того призыва, к которому относится и его драгоценный сын. Для Антуана начались ужасающие недели нервного ожидания и страха. С каждым новым днем его паренек становился все более ловким и умелым, начинал все лучше разбираться в профессии, стал все аккуратней и уверенней управляться с самыми непослушными волосами, научился тратить минимум газа на сушилке для волос и минимум мыльной пены, и в целом стал достигать все лучших результатов, оставляя клиентов довольными, и с каждым новым днем росла опасность, что его оторвут от жизни и от всех перспектив, которые перед ним открывались, и заставят сражаться за славную родину. Бедный толстячок! По воскресеньям он расхаживал по бульвару Распай с немецкой овчаркой – два года назад ее купили как немецкую овчарку, но теперь она стала бельгийской, – разве мог он снять свои штанишки и стать французским солдатом! И все-таки с каждым днем вероятность такого исхода росла, и однажды наконец пришла повестка, парнишка уехал, а Антуан с отчаянием погрузился в траур и на целую неделю закрыл ставни. Он возненавидел Англию, которая не сделала все, что могла, не мобилизовала всех своих мужчин, продолжила вести дела, как и прежде, не попыталась остановить войну – и не собиралась этого делать, пока не истощится Франция. И он возненавидел Россию, которая погрязла в болоте политических интриг, которой не хватало организованности, вооружений и лидеров и которая была совершенно не способна потеснить фрицев на другом фронте, не говоря уже о том, чтобы разгромить их. По правде говоря, Антуан намного сильнее ненавидел союзников Франции, чем саму Германию. И его ярость и грусть значительно перевешивали гордость за сына или надежды на его достижения. Сам парень не особенно сопротивлялся, когда его позвали на войну, ведь он был молод, а потому несколько фаталистичен, и, кроме того, он не мог предвидеть того, что его ждало. Но у Антуана, у этого жалкого человечка, было богатое воображение, и он многое предвидел.

К счастью, он все-таки не мог предвидеть того, что в действительности случилось. Так что это стало для него настоящим шоком. Он узнал, что его сына ранили, и потянулись долгие недели, когда паренек лежал в госпитале, а череда добросердечных девушек из Красного Креста писали Антуану, призывая его крепиться и держаться. Антуан, будучи – по парикмахерским меркам – богатым человеком, время от времени снимал со счета в банке значительные суммы и посылал их девушкам из Красного Креста, чтобы они покупали его сыну все, что может ему помочь поправиться. В одном из провинциальных госпиталей (а в то время большинство раненых помещали в госпитали в провинции, потому что боялись расстроить парижан, выпустив их на улицы) ему сказали, что протезы ног стоят дорого. Так что ему пришлось смириться с фактом, что его сын будет куда более ужасающе хромым, чем он сам. Потом были пусть и туманные, но разговоры о протезах рук, которые встревожили Антуана. Потом он узнал, что сын пережил чудесную операцию, которую называли «пластической» и с помощью которой ему восстановили недостающие участки лица, используя другие части тела. За все это время он не получил ни строчки от самого парня, и в каждом письме, которое тот надиктовывал через девушек из Красного Креста, он умолял, чтобы ни мать, ни отец не пытались навестить его в провинциальном госпитале, пока он не будет к этому готов.