На полынных полях

Сам он тоже боялся смерти, но от паники перед ней избавился именно на войне. Не потому, что сделался бесшабашным храбрецом, а потому что слишком много людей там умирало на глазах у тех, кто – ещё на день, на час – оставался пока в живых. И за каждую последующую минуту никто не мог поручиться…

Сознание неожиданно выхватило из этих воспоминаний слово «смерть» и оно стало ключевым – Растопчин вспомнил, наконец, почему у него так зверски болела голова, и всё тут же прояснилось: «Дрогнула рука, промахнулся! – то ли с отчаянием, то ли с надеждой подумал генерал. – Стрелял же в упор! Я, получается, был в бреду…»

– Может, показать ему его тело с дырой во лбу? – прозвучавший рядом голос оборвал неоконченную мысль и заставил очнуться. – Пусть вложит в рану свой перст?

Сергей открывает глаза и снова находит себя сидящим за столом в старом яблоневом саду.

Только сад уже неузнаваем: голые, узловатые ветви поднимаются вверх, словно множество рук, протянутых к серому небу в немой молитве. Земля вокруг густо устлана почерневшей опалой листвой.

Перед Растопчиным через стол сидят двое седых бородатых стариков. Оба они на лицо – как две капли воды, но одеты по-разному.

На одном – парадный мундир полковника советской армии. На левое плечо наброшен бывалый – с подпалинами и грубо заштопанными дырами – военный полушубок.

Второй старик – в опрятном, но заметно поношенном штатском костюме со старомодным коротким галстуком – у него вид типичного провинциального интеллигента, а на столе перед ним – две потёртые картонные папки с завязанными на бантики тесёмками.

– Ты только что видел Ирий, генерал, – поясняет полковник, – светлый рай наших пращуров, куда отправляются души павших воинов. Там вечно пируют все, кто честно умер на поле брани с оружием в руках…

Происходящее нереально и нелепо, но Растопчин пристально вглядывается в лицо полковника. Оно напоминает ему суровый иконный лик, а вот глаза, пожалуй, для иконы слишком страшны: огромные зрачки без радужной оболочки смотрят из бездонного мрака.

– Тебе пока нет места на том пиру, – продолжает полковник. – Дело твоё рассматривают. Может быть, ты получишь надежду и на Ирий, но через новое воплощение …

Растопчин ощущает в душе нарастающий холод. Он совершенно не в силах себе что-либо объяснить.

– Тело твоё, генерал, лежит в морге при центральном госпитале, – полковник складывает на груди крестом свои широченные ладони. – Его обряжают к торжественному переходу в прах.

– Так значит я … – начинает Растопчин и осекается.

– Значит! – старик утвердительно взмахивает бородой. – Ты умер, генерал.

– И тот свет…

– Да, тот свет! – снова кивает полковник. – Только мы называем его Навью.

Старик в штатском, между тем, раскрыл одну из своих папок.

– На высокие звания и должности – Суд здесь не смотрит! – сообщает он, не отрывая глаз от каких-то разномастных бумаг, напоминающих дело оперативной разработки. – Но я надеюсь, что в твою пользу будет зачтён полушубок! – старик указывает глазами на полушубок, наброшенный на плечо брата.

– Полушубок? – недоумевает Растопчин.

– В декабре сорок четвёртого, – подсказывает ему полковник, – раненный в грудь пожилой солдат в открытом кузове «студебеккера»…

И Сергей вспомнил: ему тогда срочно нужно было добраться до особого отдела дивизии, а единственным попутным транспортом оказался этот «студебеккер», на котором отправляли в тыл троих тяжелораненых. В последний момент в кабину усадили ещё двоих забинтованных бойцов, которые могли кое-как сидеть.

Лейтенанту Растопчину пришлось забираться в кузов, наспех устланный прелой соломой.

Пожилой солдат, укрытый поверх собственной шинели ещё какой-то промасленной телогрейкой, лежал с неестественно белым от боли и холода лицом.

Когда машина помчалась, виляя вокруг воронок, по разбитому шоссе, Сергей случайно поймал его взгляд и даже не услышал, а прочитал по слабому движению губ солдата и по обречённому выражению его глаз: «Замёрзну!»

Растопчин скинул с себя полушубок и, подоткнув с боков, укутал им раненого, а поверх снова набросил на него шинель и телогрейку.

Хотя весь путь составлял всего-то километров десять, лейтенант успел продрогнуть чуть ли не до костей…

– Солдат выжил? – спрашивает Растопчин у стариков, потому что в тот далёкий день, как только «студебеккер» поравнялся со штабом дивизии, он попросил водителя притормозить и спрыгнул почти на ходу. Полушубок ему нашли другой, и он напрочь забыл об этой истории.

– Да, солдат выжил! – старик начинает складывать свои бумаги. – Он потерял много крови, и переохлаждение его бы добило наверняка.

А после госпиталя его комиссовали, он вернулся домой в твоём полушубке и не раз потом рассказывал жене и детям о неизвестном лейтенанте…

– Кстати, а почему ты тогда полушубок-то пожертвовал? – спрашивает полковник. – Бравый лейтенант «Смерша» – занюханному солдатику?

– Не знаю, – Растопчин неопределённо пожимает плечами, – само-собой как-то получилось. Разве это важно?

Старцы переглядываются.