На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Далее начинается народная война, сопровождающаяся патриотическим самопожертвованием: «Преданные к Отечеству жители той страны, желая обратить на самого истребителя все бедствия войны сей, собственными руками довершали разорение полей своих» [Там же, с. 226][79]. Любопытно также отметить, что форма правления Персии, традиционно оцениваемая как деспотическая, в данном случае, проецируясь на твердость Александра I, упорно не желающего заключать мир с Наполеоном, воспринимается как «сильное самодержавное правительство, которое, для спасения земли своей, решается всем жертвовать» [Там же, с. 226–227]. В итоге в жертву приносится сама персидская столица: «жесточайшая судьба города Маогомолка[80] весьма сходствовала с участью Москвы» [Там же, с. 227]. Занятие персидской столицы для Юлиана становится началом конца. Беспорядочное отступление римлян из Персии описывается алогично отступлению французов из России, где совпадает почти все, вплоть до того, что «погода также была им неблагоприятна» [Там же, с. 230].

Однако в отличие от Наполеона, Юлиан умер в этом походе во время отступления, и после его смерти его приемник – «самый благочестивый из Римских Императоров» даровал «вселенной мир» и восстановил «в своих владениях прежний порядок вещей» [Там же, с. 232]. Несмотря на историческую несообразность данного утверждения, оно тем не менее имеет определенный смысл. Преемник Юлиана император Иовиан, начальник личной охраны Юлиана, не отличался никакими определенными качествами. По словам Аммиана Марцеллина, «он привержен к христианскому закону и проявлял свое уважение к этой религии; образования был не высокого; по характеру был доброжелателен…В пище он допускал излишество, имел склонность к вину и любовным утехам» [Аммиан, 2005, с. 378–379]. Характеристика очень подходит к Людовику XVIII, который в скором времени заменит Наполеона на французском престоле, и с именем которого уже в 1813 г. связывались надежды на восстановление прежнего порядка вещей. Характерно, что автор статьи приводит эти слова как кальку с греческого Του αρχαίυ Κοςμος, и добавляет: «То же что ныне во Франции называется: l’ancien regime» [Бонапарте и император… 1813, с. 232]. Однако возможна и другая интерпретация. Благочестие, стремление к миру и твердому порядку в европейском сознании все больше связывались с образом Александра I, который должен был как бы заменить Наполеона в общеевропейской политике.

* * *

В ассоциациях, которые рождала идеологема «народная война», важно было не столько внешнее фактографическое сходство, сколько актуализация освещенных традицией представлений. При этом совершенно не имело значения то, что различные ассоциативные модели плохо монтировались между собой, а подчас даже исключали друг друга. Так, например, если и можно было разглядеть какое-то отдаленное сходство между испанскими гвериласами и скифами, то ни те ни другие не имели ничего общего с древними римлянами. Между тем народная война проецировалась на Пунические войны, где римляне отождествлялись с русскими, а карфагеняне – соответственно с французами. Автора отрывка, о котором ниже пойдет речь, видимо, не смущало то обстоятельство, что борьба Рима и Карфагена использовалась наполеоновской пропагандой в качестве исторической параллели к войне Франции с Англией. 16 июня 1811 г. Наполеон, обращаясь к законодательному собранию, говорил: «Английская кровь наконец пролилась ручьями во многих сражениях, прославивших оружие Французов. Сия война с Карфагеном, которой надлежало бы решиться битвами на Океане или за морем, совершится на равнинах Испании! Когда Англия будет истощена, когда наконец сама почувствует бедствия, которыми в течение двадцати лет обременяет твердую землю, когда половина семейств её облечена будет в одежду печали, громовой удар прекратит дела полуострова, решит судьбу еe войска, и отомстит за Европу и Азию, прекратив сию вторую Пуническую войну» [Дивернуа, 1812, с. 18–19].

Сама по себе параллель «Франция – воинственный Рим / Англия – торговый Карфаген» была довольно устойчива, особенно если принять во внимание, что Англия проводила свою внешнюю политику не менее агрессивно, чем древний Карфаген. Но с Римом связывалась не только идея воинственности, но и идея патриотизма, что делало его удобным конструктом при моделировании идеологемы «народная война». Вместе с тем агрессивность Карфагена и завоевательные планы Ганнибала могли служить языком описания для внешней политики Франции. Таким образом, наполеоновская антитеза «Франция (Рим) – Англия (Карфаген)» переворачивалась, но только вместо Англии в роли Рима и победителя Франции оказывалась Россия.