На распутье средневековья: языческие традиции в русском простонародном быту (конец XV-XVI вв.)

Однако инструментальная музыка, которая в Домострое, по замечанию тех же авторов, рассматривается как языческое наследие или связывается с «левым», противостоящим богу поведением[1179], в XVI в. звучала не только на свадьбах, но и на поминках. Именно ее гудение оказывало здесь свое, особо подчеркнутое Ф.А. Рязановским[1180], чарующее воздействие и заставляло мужей и жен пускаться в не приличествующие случаю пляски, и в обычное-то время почитавшиеся церковью за грех. 23-й вопрос 41-й главы Стоглава так сообщает об этом: «В Троицкую суботу по селом и по погостом сходятца мужи и жены на жальниках и плачютца по гробом с великим кричанием, и егда начнут играти скоморохи гудцы и прегудницы, они ж от плача преставше начнут скакати и плясати и в долони бити и песни сотониньские пети на тех же жалникех оманщики и мошеники. И о том ответ. Всем священником по всем градом, и по селом чтобы детей своих духовных наказывали и поучали в кое времяна родителей своих поминали, и они бы нищих покоили и кормили по своей силе. А скоморохомже и гудцом, и всяким глумцом запрещали и возбраняли, чтобы в те времена, коли родителей поминают православных крестиан, не смущали [и не прелщали] теми бесовскими играми»[1181].

И.Д. Беляев полагал, что скоморохи приходили на жальники «по старой памяти о каком-то некогда всем известном обряде поминок с плясками и играми», сравнимом с описанным в XI в. Козьмой Пражским обычаем чехов в третье или четвертое воскресенье после Пасхи приносить жертвы в рощах, над источниками и в лесах, где они хоронили умерших, а затем жалобно петь и бегать в масках на распутьях для успокоения душ умерших. «В вышеприведенном свидетельстве Стоглава, кажется, находится и объяснение причины, по которой скоморохи со своими играми являются соучастниками поминок: в этом свидетельстве скоморохи названы иначе глумцами; глагол же „глумиться“ означал первоначально excirtium, упражнение, подвиг, т. е. то, что называется собственно тризной», хотя комический характер глумления остался для автора загадкой[1182].

Вместе с тем, согласно исследованию И.И. Макеевой, в памятниках XIV–XVII в. слово «глумиться» использовалось для обозначения игр, плясок, песен, шуток, насмешек, издевок, срамословия, лицедейства и всякого рода веселья[1183]. Да и в троицких событиях действия глумящихся скоморохов были сигналом к переходу от плача к смеху, что позволило Е.В. Рубиной-Мильнер провести параллель между играми скоморохов в Троицкую субботу и мексиканским обрядом осмеяния смерти и ее символов в День мертвых (2 ноября)[1184]. Данное сравнение подтверждает мнение А.А. Морозова и В.Я. Проппа о том, что смех служил в древности магическим средством попрания смерти и создания жизни, или, по крайней мере, ее утверждения (поэтому сказка запрещает герою смеяться при входе в избушку Бабы Яги — иначе станет ясно, что он живой[1185]). Для вызова этого животворного смеха и приглашались на жальники скоморохи, которых без натяжек можно считать распорядителями надмогильного обряда, сравнимыми с европейскими мимами и веселыми людьми шумеров, греков и римлян[1186]. (Показательно, что, по М. Фасмеру, скоморохов считали колдунами[1187].)

И.Д. Беляев также предполагал участие скоморохов в других праздниках календарного цикла, в частности, таких как Купала и русалии, на основании того, что и в середине XIX в. русалии назывались в народе скоморошескими[1188]. Эта гипотеза подтверждается и памятниками изучаемого периода, так как Сказание о Нифонте в сборнике XV в. отмечает на русальной неделе хождения с масками и инструментами, а русские азбуковники толкуют события той же недели как «игры скоморожския»[1189]. 92-я глава Стоглава зафиксировала творение глума в Иванскую ночь «всякими скомрашскими играми»[1190], упомянув и использование гусель, а игумен Памфил в 1505 г. слышал наряду со струнными инструментами также звуки бубнов и сопелей[1191]. Так что и скоморохи в узком смысле слова, и музыканты действительно присутствовали на упомянутых игрищах, а судя по письму Памфила, начинали их. Посему не приходится удивляться тому, что церковь считала скоморохов бесовским полчищем. Это прекрасно видно из рассказа Сказания о пляшущем бесе в списке XVI в. о том, как в келью к старцу, который невнимательно читал Псалтырь, влез отрок-сарацин «в скомрашь одежи» и стал плясать[1192].

В свете подобного восприятия скоморохов поборниками православия представляется любопытным наблюдение В.Я. Петрухина о сходстве скоморошьих ватаг с пророками ветхозаветного текста. В Первой Книге Царств рассказывается, как после помазания на царство Саул по дороге в Галгал пророчествовал вместе со встреченным им «сонмом пророков, сходящих с высоты, и пред ними псалтить и тимпан, и свирель и гусли» (1 Цар. 10:5)[1193]. Бродившие с музыкальными инструментами ватаги скоморохов, видимо, должны были вызывать возмущение церкви этим видимым подобием древним пророкам.