На распутье средневековья: языческие традиции в русском простонародном быту (конец XV-XVI вв.)

Тем не менее, все три разряда обозначаются в документах термином «скоморох», имевшим, по нашему мнению, такое же обобщающее значение как «волхв» для разного рода чародеев (той же точки зрения придерживается В.В. Кошелев[1153]). Следовательно, функции всех скоморохов были схожи, что подтверждается и употреблением самого этого понятия для обозначения бродячих актеров, музыкантов, плясунов, потешников, кривляк, использовавших в своей практике сопели, гусли, гудки, волынки, бубны, сурны, личины и специальные одежды, а также водивших с собой обученных медведей и собачек. Во всяком случае в начале XVII в. Петрей приписывал указанный набор признаков музыкантам, которые «странствуют из места в место, бродят везде с большими медведями и инструментальной музыкой из города в город…»[1154]

Безусловно, внутри этого пестрого сословия должна была существовать определенная специализация — одни водили медведей, другие обеспечивали музыку, третьи пели, четвертые плясали. Должны были выделяться и руководители, о которых свидетельствует следующий вопрос из требника середины XVI в.: «Или игрецем старишими бывал еси, или свирели играл, или в смычец, или в гусли, или плясец еси…? Игрывал еси во все игры бесовскыя?»[1155] Все испольнители этих действий, по определению, были скоморохами и появлялись всюду, где требовалось возбудить смех.

Что же касается скоморохов в узком смысле слова, то их особенности вытекают из переводных текстов, где этот термин используется для объяснения вполне определенных явлений. Последний факт, как нам кажется, отвергает возможность заимствования скоморошества и подтверждает гипотезу о его исконности для Руси[1156]. По утверждению Ф.А. Рязановского, слово «скомрах» в переводах с греческого заменяет слова, обозначавшие актера-жанровика и дударя/рожечника и означает начальника над насмешкою, поскольку повсюду, где появлялись скоморошьи ватаги, царили веселье и смех[1157]. И.Д. Беляев уточняет, что переводчики определяли этим словом греческих мимов, игравших экспромтом по преимуществу комические и неблагопристойные сцены. Не случайно и наши скоморохи в одном из сборников митрополита Даниила называются «плясцами сквернословцами», а их представления — «еллинскими блядословиями»[1158] (в одном из слов Даниил обличал прихожан: «И в дом свой, к жене и к детем приводили скомрахи, плясци, сквернословци»[1159]). Потому и автор ремарки о стыде в Летописце Переяславля Суздальского (конец XV в.), по наблюдению Д.С. Лихачева, сравнил носящих обтягивающую одежду латинян с ничего не стыдящимися скоморохами[1160].

Эта неблагопристойность игрецов, вытекавшая из их связи с телесным, сексуально окрашенным язычеством, неоднократно отмечалась иностранцами. Так, Даниил Принтц, приезжавший в Московию с посольскими обязанностями в 1576–1578 гг., сообщал: «Никак не дозволяется, чтобы юноши, взявшись за руки с девицами, водили хороводы, но, называя их средством к сладострастию, всеми силами проклинают. Только комедиянты, ради прибытка, производят на улице некоторыя пляски с какими-то глупыми движениями…»[1161] А по свидетельству Петрея, русские музыканты начала XVII в. также пели бесстыдные песни[1162]. К слову, на Белгородчине песни, исполнявшиеся под пляску, называли «скоморошными»[1163].

Дело не всегда ограничивалось откровенными текстами или плясками. По запискам датского посланника Я. Ульфельда, к послам ежедневно приходили трубачи для представления комедии, во время которой показывали оголенные «срамные места» (правда, то же самое делали и женщины в окнах напротив жилища иностранцев, и описанные неизвестным англичанином танцоры на свадебном пиру, и ряженые на святках более позднего времени[1164]). Сообщение иностранца находит параллели в фольклоре. По наблюдению З.И. Власовой, в русских сказках изредко встречаются эротические формулы, напоминающие церковные обличения скоморохов и игрецов — «в личинах ходяще и срамные в руках носяще»[1165].

Подобное поведение было характерно для скоморохов, и не удивительно, что Домострой и духовническое поучение рубежа XVI–XVII вв. упоминают последних вместе с их бесовскими делами в контексте тех поступков, которых следует избегать православным христианам[1166]. Поэтому и для исповеди в XVI — начале XVII в. готовились тексты, очень напоминающие вопросы о хождении к волхвам, вождении их в свой дом или владении их искусством: «Слова свадебные игрищные и иные какие слова знаеши ли?», «Или скомрахов слушал и к себе в дом водил?», «Аще с скомрахи ходил и всякими бесовскими играми играл есть?», «Согреших песньми, плясанием, гудением всяким скомрашеским?»[1167]