На распутье средневековья: языческие традиции в русском простонародном быту (конец XV-XVI вв.)

В еще большей степени образы Стоглава напоминают поведение кликуш из этнографических материалов. Кликуши тоже ходят простоволосыми и нагими, т. е. без понев, «так что почитай все у них наруже», и с визгом и голошением корчатся и ломаются, якобы мучимые вселившимся в них бесом[1228]. Корчение и ломание кликуш вполне соответствует фразе Стоглава о том, что «лживые пророки» во время своих выступлений «трясутся и убиваются». Об одержимости же их бесами заявляют сами члены собора, утверждая, что они «от бесов прельщаемы». С.В. Максимов отмечал, что «на устойчивость кликушества в далеких захолустьях имела также влияние и слепая вера, что одержимые бесом владеют даром прорицания» и выдают себя за ворожей[1229]. Ту же способность к постижению тайн мироустройства показывают и герои 21-го вопроса Стоглава, но церковь объявляет их пророчества ложью, поскольку, согласно замечанию А.М. Ранчина, поведение человека каждой эпохи оценивается с точки зрения соответствующей данной эпохе морали, поэтому в языческую эпоху прозорливостью обладают язычники, а в христианскую — монахи[1230].

Указанные особенности внешнего вида и поведения самозванных проповедников, кликуш и юродивых заставляют задуматься об их функциональном сходстве друг с другом и с представителями шаманских культур, тем более что сама «лексема „шаман“ в переводах с различных языков трактуется как а) возбужденный, трясущийся, дрожащий от возбуждения, б) неистовый, в) одержимый, г) прорицающий, д) охваченный вдохновением, поэтично говорящий (поэт), е) наделенный особым знанием»[1231], т. е. достаточно широко. В.Н. Басилов определяет шаманство как «веру в возможность непосредственной связи „особо избранных“ людей со сверхъестественным миром, благодаря которой становятся якобы доступными тайные, скрытые для обычных людей знания; веру в возможность слияния человека с духом (божеством); веру в необходимость экстаза для всякого рода общения человека с духами или божествами…»[1232]

В научной литературе давнюю традицию имеет сопоставление с шаманами славянских колдунов, ведунов, знахарей и скоморохов[1233], на что уже указывалось выше. При этом исследователи отмечают наибольшее структурное сходство славянской практики со среднеазиатской шаманской традицией, так как и в той, и в другой существовала возможность общения с духами как шаманов, так и лиц, не прошедших через специальные обряды посвящения, их впадение в экстатические состояния (вплоть до лишения чувств) и обращение к помощи не только духов, но и святых из пантеонов официальных религий[1234] (последнее как раз ярко демонстрирует сборник соборных постановлений).

Признаком избрания высшими силами зачастую была так называемая «шаманская болезнь», при которой «в галлюцинациях наяву или в сновидениях человек видел духов, явившихся к нему с предложением стать шаманом…»[1235] В нашем случае святые Пятница и Анастасия также по собственной инициативе являлись к потенциальным посредникам, которые выступали от их, а вовсе не от своего имени. Предположение А.С. Лаврова о том, что девки и бабы прямо объявляли себя Пятницами, но члены собора не стали упоминать этого факта во избежание соблазна, представляется неоправданной натяжкой — ни письменные, ни этнографические источники не дают оснований для подобных выводов[1236]. Потому и одеяние критикуемых церковью ораторов соответствовало сложившемуся в народе образу объявлявших свою волю угодников Божиих. Ведь и «шаманский костюм в древности воспроизводил облик главного духа-покровителя. Полагалось, что, облачившись в него, шаман сливался воедино с духом, облик которого должен был отображать костюм»[1237].

Сообщение Стоглава позволяет, на наш взгляд, говорить и о наличии экстатического состояния новоявленных «прельстителей». По наблюдениям того же В.Н. Басилова, вхождение в экстаз означало пребывание шамана в мире его видений. При этом, будучи особым психическим состоянием, экстаз изменял и характер поведения, и выражение лица шамана, выглядевшего как психически больной человек. «Во время камлания шаман мог упасть без чувств, биться, как в припадке, вести себя, как человек, утративший рассудок»[1238]. Именно такое впечатление производят и обвинявшиеся собором 1550 г. нагие прорицатели, которых можно сравнить с шаманами и по другому признаку. В Манчжурии сила шамана оценивалась по своевременности и силе его трясения, способности ориентироваться в мире духов, называть их имена, родословие, функции[1239]. Трясущиеся лжепророки такими способностями явно обладали.