На распутье средневековья: языческие традиции в русском простонародном быту (конец XV-XVI вв.)

Отличие мечетников от кудесников состояло в том, что при общении с навью посредником первых выступало их собственное тело, а не магический предмет. В остальном действия тех и других были, видимо, схожи, так как церковный проповедник поставил чарования «бесовскими славами и мечтаньми и кудесом» в один ряд[1038], не приписывая их какой-то конкретной группе волшебников. Впрочем, и мечетники, похоже, могли пользоваться тем материалом, который предоставлял им мир в виде птичьих полетов, меняющих форму облаков или линий на ладони, на что намекает название одного из Слов Максима Грека — «О прелести сонных мечтаний», где под мечтаниями разумеются среди прочего и гадания[1039]. Да и Домострой говорит о «всяких мечетниках»[1040] — значит, они могли быть разными.

Не исключено, что к группе лиц, имеющих влияние на мир духов, относились и ворожеи. Значение слова ворожба является дискуссионным. Но если верна версия этимологов о связи славянского vorgъ с индоевропейским гнать[1041], то в занимающемся ворожбой следует видеть изгонятеля, которым мог быть, например, и знахарь.

Что касается пророчеств, то ими кроме кудесников и мечетников занимались также и арбуи. О.А. Черепанова отмечает, что слово арбуй появилось в памятниках с XVI в. и, вероятно, является заимствованием у языческих финских народов Северо-Запада, у которых arpoja означает прорицатель, предсказатель[1042]. На самом деле, во времена Стоглава арбуи были больше чем предсказателями, о чем свидетельствует 11-й царский вопрос нашего памятника, сравнивший приговоры просфорниц над просфорами с шептанием чудских арбуев[1043]. В грамотах новгородских архиепископов Макария 1534 г. и Феодосия 1548 г. в Вотскую пятину арбуям приписывалось наречение имен новорожденным и участие в погребальных обрядах и жертвоприношениях[1044].

Е.А. Рябинин почему-то усомнился в возможности приглашения финских жрецов в русские поселения и предположил здесь результат сближения книжниками верований разных народов[1045], хотя и Стоглав, и грамоты довольно четко определяют инородческое происхождение арбуев, помещая их в зоны расселения чуди и вотяков. Более того, архиепископ Макарий зафиксировал принадлежность арбуев и их последователей к неславяноговорящим жителям Восточной Европы, информируя царя: «слышахом бо яко немцы… проста человека у себя держаху и почитаху яко священника, его же нарицаху арбуем»[1046].

Полифункциональность финских арбуев и их сравнение со священником позволяет, на наш взгляд, сопоставлять их не столько с кудесниками и мечетниками, сколько с волхвами, которых Н.Я. Гальковский признавал представителями финского язычества, но ни в коем случае не восточнославянскими жрецами[1047]. В.Л. Комарович, напротив, отверг финское происхождение волхвов на том основании, что известия о них связаны не только с северо-восточными, но и с западными и южными землями, и посчитал их пережитком жреческой корпорации, хотя вынужден был признать отсутствие их упоминаний рядом с богами Владимирова пантеона[1048].

Не развивая здесь полемику о племенной принадлежности волхвов, заметим, что нет никаких оснований отвергать их славянское происхождение. Само название волхв А.Ф. Журавлев, например, сближает со старославянским глаголом влъсняти — говорить косноязычно, а болгарское употребление этого слова показывает те же значения, что и в русском языке: чародей, гадатель, колдун, знахарь, лжец, разбойник[1049].

Но признать волхвов жрецами можно лишь с оговоркой, поскольку об их руководящей роли при жертвоприношениях имеются только косвенные данные. К тому же, по наблюдениею Н.А. Криничной, в Великих Минеях Четьих, составленных при митрополите Макарии, для обозначения персидского жреца использовано выражение «стареишина волхвом»[1050]. Из этого можно сделать вывод, что в глазах русской церкви жреческими полномочиями обладал именно верховный представитель данного сословия. Таковым явно был пермский старец, охарактеризованный в «Повести о Стефане Пермском» как «влъхвом начальник, обавником старейшина, отравником больший»[1051].

В целом в волхвах, вероятно, следует видеть наиболее осведомленных в тайных науках людей, самое имя которых стало нарицательным для обозначения всевозможных носителей сакральных знаний. Поэтому в вопросах требников мы не найдем того обилия терминов, которое предлагают нам Стоглав и Домострой, все хранители языческих традиций, к помощи которых прибегали православные, объединяются понятием волхв, реже чародей или баба лихая, ворожея. Указанную особенность заметила и М.В. Корогодина, подчеркнувшая, что наименование волхвов почти никогда не заменяется другим и лишь изредка соседствует с чародеями и знахарями[1052] (слово вроженицы исследовательница посчитала почему-то искаженным названием рожениц, поэтому отвергла правомерность его присутствия среди наименований волшебников[1053]).