На распутье средневековья: языческие традиции в русском простонародном быту (конец XV-XVI вв.)

Этот фрагмент, также как и статья о судебных поединках, показывает, что волхвы XVI в. должны были владеть всем многообразием тайных знаний своей эпохи, чем, собственно, они и отличались от своих предшественников XI в. В подобном контексте представляется справедливым вывод Ф.А. Рязановского о том, что крещением по волхвам как представителям языческой культуры был нанесен сокрушительный удар[1073]. К XV–XVI вв. они в равной степени могут считаться носителями и христианских традиций, открывавшими двери в область сакрального. Характерно, что в изучаемый период в волховании начинают обвинять выходцев из церковной среды, как, например, митрополита Зосиму, по мнению Иосифа Волоцкого, получившего свой сан волхованием[1074], новгородского епископа Леонида, якобы содержавшего ведьм[1075], или того же Максима Грека. Причем прибывшему на Русь с Афона Максиму Греку инкриминировалось именно эллинское волхование, присущее его соотечественникам. И даже в первой половине XVIII в., по наблюдениям А.С. Лаврова, примерно четверть всех обвиняемых в колдовстве принадлежала к духовному сословию[1076].

Вероятно, в глазах простого русского люда занятие инока волхованием также не представлялось чем-то невозможным, что следует из датируемого примерно 1511 г. послания Иосифа Волоцкого окольничему Борису Васильевичу Кутузову. В своем письме игумен сообщает о том, что волхв Митя Белкин, поссорившись с волоцким старцем Фофаном, ложно назвал последнего обладателем больших денег и волхвом, способным погубить князя и весь город: «толко его не сожжешь, да и его сына Михаля, ино погибнути тебе да и городу всему»[1077]. Князю Федору Борисовичу этого навета оказалось достаточно для того, чтобы совершить над монахом публичную казнь. О каких-либо возмущениях в народе по данному поводу в сообщении речи не ведется. Да и вряд ли они могли произойти в свете предъявленных обвинений — угрозы жизни горожан, из-за чего казнь должна была восприниматься как средство защиты всеобщего блага.

Еще ярче рисует отношение мирян к возможному колдовству священнослужителей послание Новгородского архиепископа Геннадия суздальскому епископу Нифонту от 1488 г., в котором владыка рассказывал: «Да с Ояти привели ко мне попа да диака, и они крестиянину дали крест телник древо плакун, да на кресте том вырезан сором женской да и мужской, и христианин де и с тех мест сохнути, да не много болел да умерл»[1078]. Очевидно, что предполагаемых виновников смерти привели на расправу сограждане погибшего.

Весьма примечателен способ казни Фофана и его сына — их били кнутом, возя по улицам, а затем сожгли, т. е. казнили тем же способом, который применялся к еретикам. Это существенно, так как есть и другие данные, указывающие на восприятие не только волхвов, но и других перечисленных Домостроем лиц как еретиков. В самом Домострое выявленный нами круг «прельстителей» помещен в том же перечне богомерзких деяний, что и книги, названные на церковном соборе в списке отреченных, еретических[1079]. Кроме того, в ответе на вышеупомянутый 17-й вопрос Стоглава о прибегании к волшебству ради выигрыша судебного дела предписывается: «отныне бы и вперед те ереси попраны были до конца»[1080].

Комментируя приведенную фразу, Н.Я. Гальковский подчеркнул: «Под еретичеством тут следует понимать скорее всего волшебство… Начиная с XV–XVI вв. преступления против религии и вообще всякого рода остатки язычества считаются государственными преступлениями. Ересь приравнивается к чародейству и наказуется сожжением»[1081]. Это замечание исследователя вполне справедливо для Западной Европы, правда, с обратной последовательностью, так как антиеретические костры инквизиции горели уже с XIII в., а преследование тем же способом чародеев развернулось после выхода в 1484 г. соответствующей буллы Иннокентия VIII[1082].