На распутье средневековья: языческие традиции в русском простонародном быту (конец XV-XVI вв.)

Однако данное наблюдение вовсе не означает, что все категории колдунов действительно соответствовали статусу волхва. Наши источники достаточно внятно заявляют об одновременном существовании волхвов, с одной стороны, и обавников, мечетников, кудесников, чародеев — с другой[1054]. Иной раз проводится и прямое их противопоставление, как, например, в 93-й главе Стоглава, где утверждается, что последующие «поганским» обычаям с одинаковым упорством «к волхвом, или к обавником ходят»[1055], или в более раннем Житии Стефана Пермского (рубеж XIV–XV вв., список XVI в.), согласно которому у современных святителю пермян были «овии суть волсви, а друзии кудесници, инии же чаротворцы»[1056]. Так что волхвы все же представляли собой особую категорию лиц, способных показать другим «некая неизреченная»[1057] и славившихся своим могуществом даже в XVI столетии. И не случайно наиболее распространенная статья требников на тему магии и колдовства касается хождения к ним. По наблюдению М.В. Корогодиной, такая статья имеется почти в каждом тексте, причем термин волхв употребляется там как в мужском, так и женском роде, и практически всегда во множественном числе[1058]. В отличие от этой исследовательницы мы не видим оснований для утверждения о преобладании в исповедных вопросах мужской формы слова. Более того, само обвинение в волховании, как будет показано ниже, предъявлялось преимущественно женщинам. Отождествление женщин и волхвов видно и из употребления рассматриваемого термина в русской переработке гадательной книги «Рафли» (сборник XVII–XVIII вв.): «от женок сиречь от волхвов правды в своем деле не найдешь»[1059].

В чем именно выражалась сила волхвов, сказать довольно трудно. Во всяком случае они присутствуют среди перечня врачевателей в Домострое[1060] и появляются всюду, где требуется изменение социальных связей — на судебных поединках, свадьбах, пирах («Или на свадбе и на пиру волховал ведовством на кого»[1061]) — чтобы придать этому изменению вполне определенную направленность, например, обеспечить жене любовь и покорность мужа[1062]. В современных записях фиксируется и вредоносная практика волхвов, характерная для ведьм: отбирание молока у коров и препятствие развитию растений[1063].

Среди наиболее характерных для волхвов действий памятники средневековой церковно-учительной литературы называют чародеяние и ворожбу: «Аще с волхвами чары делал?», «Аще волхву водил еси во двор или к ней еси ходил?», «Не чародействовал ли с бабою?», «Или к волхвом ходила еси, или приводила их в дом свой» — «ворожи деля?» и т. д.[1064] Глагол «ворожить» толкуется в словарях как шептать, заговаривать, колдовать, пускать порчу, гадать, предвещать, бросать жребий[1065].

Судя по более древним памятникам, волхвам вообще приписывалась способность ведать все, что творится в мире. В 907 г. волхвы предрекли смерть вещего Олега, в 1024 г. объявили виновниками неурожая старую суздальскую чадь, в 1071 г. вывляли причину голода по Волге, пророчествали о природных и социальных катаклизмах и собственной судьбе[1066]. Аналогичные способности признавалась за ними и позже. Например, в 1701 г. от крестьянина Сенки Затикова был записан рассказ его отца о дряхлом и слепом иноземце Волхве, ударившем подпиральным батогом придорожный пень и возвестившем судьбу города Выборга[1067]. Согласно современному мифологическому рассказу из Старорусского уезда Новгородской губернии, функция «волхвинки» состояла в объяснении причины болезни и направлении клиентки к виновному в несчастье колдуну, который должен был снять свои чары в бане, чтобы потом бабка могла заняться исправлением их последствий[1068].

Для изучаемого же периода имеется свидетельство Д. Горсея о пророческом даре кудесников и колдуний, объявивших день смерти Ивана Грозного[1069]. Возможно, именно волхвам предназначались и вопросы требников конца XVI — начала XVII в. о предсказании каких-либо событий, включая смерть: «Или прорекал кому что? Или смерти бажел?», «Или пророчествовала еси тварь Божью или добро или зло, или прорекала еси смерть себе и другу?»[1070]

Всеведение волхвов объяснялось в том числе обращением к запретным знаниям и отреченным книгам иноземного происхождения, среди которых индексы отреченных книг XVI в. называли наиболее вредной уже упоминавшуюся гадательную книгу «Рафли»[1071].Так, обвинявшие Максима Грека в волховании в 1531 г. заявляли: «Ты волшебными хитростьми еллинскими писал еси водками на дланех своих и распространял длани свои против великого князя, также против иных многих поставлял волхвуя. Ты говорил: „аз ведаю все везде, где что деется“, — ино то волхование еллинское и еретическое. Ты хвалишися еллинскими и жидовскими волшебными хитростьми и чернокнижными волхованиями — то все есть отвержено от христианского закона и жития»[1072].