На распутье средневековья: языческие традиции в русском простонародном быту (конец XV-XVI вв.)

Но если наказанием волшебников занималось государство, то их выявление было прерогативой церкви, о чем свидетельствует святительское поучение священникам из августовской книги Макарьевских Миней: «А ворожей бы баб, ни мужиков колдунов не было у вас никого в приходе; а у кого в приходе есть, и вы мне скажите; а кто не скажеть, а выму, ино священника отлучю, а бабу или мужика колдуна выдам прикащиком, и они казнять градскымь законом»[1097].

«Лихие бабы».

В приведенных выше свидетельствах явственно просматривается преимущественное подозрение в ведовстве, волховании женщин, которое Б.А. Романов отметил и для памятников XI–XII вв.[1098] И хотя А.С. Лавров считает, что в XVII в. ситуация изменилась, поскольку по данным судебных дел о колдовстве в XVII–XVIII вв. это было в основном мужское занятие, но на Украине, а в конце XIX в. и в России среди колдунов и знахарей по-прежнему преобладали женщины[1099]. В отличие от этого автора мы полагаем, что ни о какой смене роли полов в данной сфере говорить не приходится. Более частое обвинение мужчин могло быть связано с чисто утилитарными интересами в области карьеры или имущественных споров. И наблюдалось оно до тех пор, пока власти не усилили борьбу с самой верой в силу волшебства.

Преобладание же женского колдовства в изучаемый период хорошо прослеживается и в вопросах требников. А. Алмазов обратил внимание, что именно в женских вопросах покаянных сборников «с большею подробностью констатируются суеверие и занятие волшебством и чарами, особенно в делах любовных…»[1100] Исповедникам следовало спрашивать у желавшей принять святое причастие: «Ходих к ворожаям и к себе приводих, и приношениа от них приимах, ядения и пития, и наузы на себе носих?», «Или позвала к себе врожениц?», «Или к волхвом ходила еси, или приводила их в дом свой» — «ворожи деля?», «Носила ли еси на себе узлы каковы?»[1101], «Училася ли еси волховати?»[1102], «Или сама умееши какое волхование и чарование?», «Или зелия злыя знаеши, или на зло учила?», «А вещьство какое знаеши ли?», «рекше ведание некоторое, или чары, или наузы?», «Чяры на кого или на подругу ввязывала?», «Или потворила ли еси будеши кого на лихо?», «Или умеешь волшебные притворы?», «Наговоров и шептания не пила ли или подруге своей не давала ли ради какой причины?», «Или кудес била, или ворожила?»[1103].

Любопытно, что женщинам-колдуньям приписывались те же волшебные навыки, что и мужчинам, за исключением разве что звездочетства и чернокнижия. По этой причине дореволюционный историк С. Смирнов, посвятивший специальную работу «лихим бабам», считал, что невозможно провести черту между сферой женского и мужского волшебства, так как значительная часть магических действий одинаково совершалась колдунами и колдуньями[1104]. В то же время существенным представляется то, что в мужской части требников мы редко найдем обвинения, подобные вышеприведенным. Обычными вопросами мужчине были: «Аще с волхвами чары делал?», «Аще волхву водил еси во двор или к ней еси ходил?», «Не чародействовал ли с бабою?»[1105]

Процитированные фрагменты показывают несостоятельность вывода М.В. Корогодиной о том, что «бабы» не упоминались в текстах для мужчин и, следовательно, занимались исключительно женскими делами — приворотной магией или вопросами, связанными с детородной функцией[1106]. Этнография, вопреки ее мнению, также не дает оснований видеть в «бабах» исключительно повитух, тем более что в Кадниковском и Череповецком уездах Вологодской губернии повитухи профессионально занимались обмыванием не только новорожденных, но и умерших[1107]. Более того, по наблюдению И. Левин, даже в текстах о деторождении слово «баба» встречается в трех значениях — старая женщина-колдунья, кормилица и повитуха, причем эти роли могут относиться к одному и тому же лицу[1108]. Синтетичность образа показывают и современные новгородские представления, согласно которым «колдунья, она бабка как бабка… вот она и чюдит рядом, а не докажешь ничем»[1109].

Вместе с тем особенности формулировки обвинений в волховании мужчин и женщин позволяют сделать другое наблюдение. Если участие сильного пола в магических обрядах предполагалось преимущественно пассивным, то женщины чаще играли в них активную роль. Такой вывод напрашивается при изучении текстов вопросников. Наиболее показательным в этом отношении является часто встречающийся в требниках вопрос о прибегании женщин к вредоносной магии: «Не испортила ли еси у ко нивы и скотины?»; «Или спорыню ис хлеба из овощеи разноличных выимала еси ли у скота?»[1110] Обвинение колдуний в умении высасывать молоко у чужих коров и спелость из чужого зерна оставалось преимущественным и в начале ХХ в. И, по мнению народа, перекликавшемуся с точкой зрения средневековых церковноучителей, делали они свое черное дело ночью, когда мир находился во власти темных сил, к числу которых относили и лиходеек[1111].