На руинах Константинополя. Хищники и безумцы

Как скоро вернулось сознание, трудно было сказать. Когда в комнату начали заглядывать солнечные лучи, Арис вроде бы проснулся. Он слышал на улице какой-то шум и крики, но встать и выглянуть в окно поленился. Не хотелось тревожить раненый бок, который отзывался резкой болью при любом движении. Вот почему Арис почёл за лучшее не шевелиться, закрыть глаза и ждать. Наверное, он снова заснул, а когда проснулся, была ночь.

Обычно по ночам тень ходила добывать сведения, но в этот раз решила, что никуда не пойдёт. Тем не менее следовало встать с кровати хотя бы затем, чтобы справить нужду и глотнуть воды. Во рту совсем пересохло, и даже губы начали трескаться. Ноги плохо слушались, и руки — тоже, голова соображала как будто с усилием, но после того, как Арис напился, стало лучше. Он по-прежнему не собирался никуда идти, но решил хотя бы выйти на улицу и подышать прохладным ночным воздухом. Пусть голова окончательно прояснится.

И вот на улице Ариса ждало интересное открытие: недалеко от дверей лежали два трупа. А чуть подальше, кажется, ещё один. Лежали они давно. Уже чувствовался характерный запах, хотя, возможно, это пахла повязка, пропитавшаяся кровью.

«Надо сменить, — подумал Арис, — а откуда здесь трупы, я выясню после». Он хотел вернуться в дом, но неожиданно для себя покачнулся, будто пьяный. Пришлось схватиться за дверной косяк. А затем оказалось, что подняться на второй этаж, в свою комнату уже нет сил. Арис уселся на каменную скамью в нише возле входных дверей и почувствовал себя так, как будто снова засыпает. Он хотел проснуться, но не мог. Опять подумалось: «До чего же хитрый мертвец: договор выполнил, но этим и навредил».

* * *

Тодорис до сих пор не погасил прикроватный светильник и не спал, потому что ждал Эву. Пусть она и не успела ничего ответить, когда Тодорис просил её прийти сегодня ночью, но что-то подсказывало — Эва придёт. Должна прийти. Ей не имело никакого смысла изображать скромность, потому что Тодорис нисколько не лукавил, когда говорил: «Никто не знает, что будет с нами завтра». «Ну, она же не дура, — убеждал он себя. — Значит, придёт».

Юноша вдруг испытал досаду, поймав себя на том, что Эва для него перестала быть чистым и возвышенным существом, о котором он думал с нежностью и сам ощущал себя так, будто парит в облаках. Эва продолжала ему нравиться, но теперь Тодорис относился к ней иначе — более рассудочно: сознавал, что она красива, и ему очень не хотелось упускать представившийся случай.

Честно говоря, Тодорис предпочёл бы продолжать парить в высях, поэтому досадовал на тёщу, которая сказала ему, что Эва замужем. «Вот же злой у неё язык! Знала, как всё испортить!»

Конечно, Тодорис (наверное, как и всякий на его месте) предпочёл бы, чтобы ему досталась девушка, которая хранила себя нарочно для него. Но, с другой стороны, Эве было уже не шестнадцать лет, и если бы она при всей своей привлекательности до сих пор оставалась не замужем, это означало бы, что с девушкой что-то не так.

Вот девицы из богатых семей могут позволить себе тянуть с замужеством очень долго, а то и вовсе постричься в монахини и жить вечными невестами, ни о чём не заботясь, кроме как о спокойствии души. А бедные девицы такого позволить себе не могут. Никакого особого приданого, кроме молодости, у них нет. В монастырь их возьмут только для чёрной работы. Так какая разница, где гнуть спину? Лучше уж выйти замуж и надеяться, что сможешь отдохнуть ближе к старости, когда о тебе станут заботиться твои дети.

Все эти рассуждения не очень утешали Тодориса, поэтому он вдруг подумал: «А если тёща соврала? Что если Эва на самом деле не замужем? Мало ли почему так получилось. Это вовсе не значит, что с ней что-то не так. А тёще было бы выгодно врать. Конечно, она хотела мне отомстить, вот и сказала про Эву то, что мне наверняка не понравится».

Думая об этом, Тодорис чуть не пропустил момент, когда еле слышно скрипнула дверь в комнату и на пороге, на фоне совершенно тёмного коридора появились смутные очертания знакомой фигуры.

Тодорис приподнялся в постели, вглядываясь в темноту за пределами освещённого круга, а фигура приблизилась. Лампа озарила лицо, как всегда улыбающееся милой тёплой улыбкой.

Эва была полностью одета. Очевидно, не решилась ходить по дому как-то иначе, даже если все спят и никто не видит. Теперь же она, не сказав ни слова, начала раздеваться, причём всё так же улыбалась и не отрывала взгляда от Тодориса.

Наверное, так было бы лучше всего, но Тодорис, мысленно проклиная себя за болтливость, всё же не удержался и спросил:

— Эва, у тебя есть муж?

Та переменилась в лице, перестала раздеваться и спросила:

— Почему господин Тодорис спрашивает?

— Мне сказала госпожа Мария. Она соврала или нет?

Эва досадливо вздохнула и присела на край кровати, а затем с каким-то ожесточением произнесла:

— У меня всё равно что нет мужа.

— Как это?

— Он бросил меня, — ответила Эва. — Купил себе место на венецианском корабле и уехал ещё до начала осады. А меня с собой не взял.

— Почему?