На руинах Константинополя. Хищники и безумцы

— Наверное, потому, что я сама виновата. — На лице Эвы снова появилась улыбка, но печальная. — Когда госпожа Мария сказала, что мне возможно уехать вместе с её дочерьми в Венецию, я отказалась. А с мужем я не посоветовалась. Когда он узнал об этом, то очень разозлился. Особенно потому, что ничего нельзя было изменить. Дочери госпожи Марии уже покинули Город. Муж говорил, что я дура и что надо было соглашаться. Ведь тогда он бы тоже смог уехать. Мы поругались. Муж всё время повторял: «Понимаешь ли ты, что у нас нет денег, чтобы купить два места на корабле? Едва хватит на одно!» А я отвечала: «Если все покинут Город, то кто будет его защищать?» Мы так и не помирились. Он при каждом случае повторял, что я дура, а в середине февраля узнал, что в порту остался большой венецианский корабль, но скоро уплывёт. По слухам, на корабле можно было купить место и многие богатые люди Города так уже сделали[22]. Через несколько дней мой муж исчез. И все наши деньги — тоже.

— Он поступил как трус, — сказал Тодорис. — Но это не значит, что у тебя нет мужа.

— Его всё равно что нет, — уверенно повторила Эва. — И у вас, господин Тодорис, тоже всё равно что нет жены. Она бросила вас.

— Она меня не бросала.

— Тогда почему она уехала? — с горькой иронией спросила Эва. — Вот, к примеру, госпожа Мария, хоть и отправила всех дочерей в Венецию, но сама осталась с мужем. И многие жёны богатых людей Города тоже остались, хотя у них были деньги, чтобы уехать. Почему же жена господина Тодориса не осталась?

Разговор стал очень неприятным, поэтому Тодорис просто ответил:

— Это не твоё дело.

— Да, — охотно согласилась Эва, — господин прав. Это не моё дело. Но и то, есть ли у меня муж, тоже не ваше дело.

Некоторое время она продолжала молча сидеть на кровати, а затем стала сосредоточенно одеваться. Тодорис, конечно, понимал, что это значит, и вторично проклял себя за болтливость. Ну почему не мог просто молчать или завести этот разговор после? Дурак! Она пришла, а он сам всё испортил.

Тодорис пытался понять, как поправить дело. Попросить прощения? Но за что? Он же всё правильно сказал. А Эва ожидала других слов? Каких? Утешения? Конечно, она чувствовала обиду на мужа, который так позорно сбежал. Но ведь Эва сама же утверждала, что отчасти была виновата в том, что всё так сложилось. Или Эва хотела, чтобы Тодорис ей возразил? Сказал, что она не виновата?

Конечно, Эва была права, когда говорила, что если бы все сбежали из Города, его было бы некому защищать. Но, честно говоря, эти пламенные речи звучали несколько странно в её устах. Женщины, особенно из низшего сословия, обычно мыслят куда более приземлённо — о спасении семьи и имущества. А Эва вдруг решила жертвовать собой, хотя её никто об этом не просил. Никто. И даже наоборот — предлагали уехать. Но она решила всё по-своему. А теперь, наверное, обиделась, что Тодорис не выразил ей прямого одобрения и даже сказал, что у неё всё равно остаётся долг перед мужем, которого она теперь знать не хотела.

Так что же следовало сказать? Утешить? Похвалить? «Эва, ты правильно сделала, что осталась поддержать защитников Города», — если бы Тодорис такое произнёс, то сам бы себе не поверил. Да и согласиться с тем, что у Эвы нет никакого мужа, он никак не мог.

Так что же она хотела услышать? Приятную ей ложь? Какой вывод следовало сделать из такого рассказа?

Меж тем Эва всё так же молча закончила приводить в порядок свою одежду, встала и направилась к выходу.

Тодорис смотрел ей вслед и мысленно проклинал уже не только свою болтливость, но и пресловутый женский разум. Да кто же разберёт, что делается у женщин в головах! Попробуй пойми!

И вдруг что-то начало проясняться. Ещё мгновение назад Тодорис как будто видел перед собой глухую стену, но вот он в досаде стукнул по ней кулаком, и один камень вывалился, а в отверстии показался свет.

Тодорис соскочил с кровати, поспешно натянул штаны. Шаги по полу и шорохи были хорошо слышны, но Эва, не обращая внимания, вышла в коридор. Юноша наконец догнал её, схватил за руку, заставил обернуться и сделать несколько шагов обратно к открытой двери, ведь там благодаря светильнику, горевшему в комнате, было хоть что-то видно:

— Постой. Прошу: ответь всего на один вопрос. Ты осталась в Городе из-за меня?

— Да! — со слезами в голосе крикнула Эва, уже не заботясь, слышат ли её в доме.

— Ты обиделась на то, что я этого сразу не понял?

Собеседница опустила голову.

— И я должен был оценить такой шаг, а вместо этого принялся поучать тебя?

Собеседница не ответила и попыталась вырваться. По всему было видно: её снова задели за живое.

— Эва, прости меня, — сказал Тодорис, поймал её в объятия и крепко прижал к себе. — Я очень рад, что ты осталась. И я обрадовался, когда встретил тебя на стенах. Жаль, что я тогда не знал, что ты осталась из-за меня.

— Городу я тоже хотела помочь, — сквозь слёзы ответила Эва. — Но если бы ты уехал, я бы тоже не осталась. Не так уж я держусь за эти стены, если тебя здесь нет.