На руинах Константинополя. Хищники и безумцы

Мехмед хотел позвать даже неверных, а в особенности — того старого пушечного мастера, который отлил для турецкого войска превосходные орудия. Мастер заслужил стать гостем на пиршестве, но пригласить этого человека не удалось бы, потому что он погиб. Одна из пушек, отлитых им, разорвалась, разлетелась на куски во время очередного выстрела и убила своего создателя, как раз находившегося рядом. Это случилось незадолго до победного дня.

Мехмед огорчился из-за этой новости, но в итоге поддался уговорам о том, что неверных звать не надо. Неверные пировали отдельно, за пределами города, а правоверные — в городе, в самом его сердце.

В центре ипподрома находилось поле, поросшее травой, а посреди поля возвышались какие-то колонны разной высоты и формы. Это поле прекрасно подошло, чтобы застелить его коврами, а колонны пригодились, чтобы поддерживать большие полотняные навесы. Там, где ещё вчера было тихо и пустынно, особенно по ночам, теперь шумел огромный праздник. Люди ели, пили, пели, славили султана и друг друга. Многочисленные музыканты, рассаженные так, чтобы никто из гостей не остался без музыки, должны были посменно играть всю ночь.

Глядя вокруг, султан довольно улыбался. От вина уже начинала кружиться голова, но её освежала ночная прохлада. Весёлая музыка тоже бодрила, не давала погрузиться в полудрёму, как это часто бывает, если выпьешь много.

Мехмед хотел, чтобы пир длился как можно дольше, потому что всегда приятно праздновать свою победу, да и проигравший должен как можно лучше прочувствовать горечь поражения.

Проигравшим стал великий визир Халил-паша, сейчас сидевший по правую руку от своего повелителя, и султан уже успел не раз спросить:

— А помнишь, Халил-паша, как ты говорил, что мы не возьмём этот город? Что же ты скажешь теперь?

В первый раз этот вопрос прозвучал в самом начале праздника. Прозвучал громко, во всеуслышание, и Халилу пришлось так же во всеуслышание отвечать. Это было унижение для старого визира. Пусть он и сказал «я рад, что страхи мои оказались напрасны», но в действительности Халил был не рад и совсем не охотно славил своего повелителя; который одержал такую великую победу.

Разумеется, Мехмеду было этого мало, поэтому через некоторое время он снова, но уже в тихой беседе напомнил сановнику о том, что тот вечно пребывал в сомнениях: «Ты признаёшь, что зря сомневался?» Халил снова оказался вынужден признать свою ошибку, выразить радость по поводу победы и славить ум своего повелителя, но Мехмед не собирался на этом успокаиваться.

Через некоторое время султан, сделав вид, что забыл, о чём говорилось ещё недавно, опять задал Халилу тот же вопрос, чем заставил собеседника тайно злиться.

— Повелитель уже спрашивал меня об этом дважды, — со всей возможной любезностью ответил Халил. — Я ответил повелителю, что рад победе и рад, что нам хватило сил взять город.

— Нет, ты сказал гораздо больше слов, — притворяясь непонятливым, возразил Мехмед, а затем оглянулся на Шехабеддина, сидевшего слева: — Шехабеддин-паша, ты помнишь, что отвечал мне Халил-паша?

Евнух сразу сообразил, что должен поддержать игру. В его глазах заплясали весёлые искры:

— Нет, мой повелитель, я помню лишь общую суть, а также то, что в первый и второй раз ответы различались. В чём именно состояло различие, не могу вспомнить. Никак не могу. Как видно, я не рассчитал своих сил, угощаясь вином.

Мехмед повернулся к Заганосу-паше, сидевшему по правую руку от Халила:

— А ты, Заганос-паша, помнишь, что отвечал мне Халил-паша?

Разумеется, второй визир подобно своему другу Шехабеддину, понял, что надо отвечать:

— Нет, мой повелитель. Я так же, как и Шехабеддин-паша, помню лишь общую суть. Уважаемый Халил-паша говорил очень витиевато, а я человек военный и привык к более простым речам, поэтому не смогу повторить рассуждения Халила-паши сколько-нибудь подробно.

Мехмед тихо засмеялся от удовольствия и снова обратился к великому визиру:

— Ничего не поделаешь, Халил-паша. Тебе придётся повторить свои слова. Ты же не откажешься это сделать, если твой повелитель тебе приказывает?

Халилу пришлось подчиниться, а затем он попросил разрешения покинуть пир, но Мехмед, разумеется, не позволил:

— Нет, ты будешь праздновать с нами, а иначе я могу подумать, что наш праздник для тебя не праздник, а наша радость — не радость. Только мои враги не будут радоваться победе, которая радует меня. Но ты ведь не враг мне, Халил-паша?

Халил не мог возразить и не мог ослушаться. Всё теперь изменилось: Мехмед был волен в любую минуту отдать приказ, чтобы великого визира казнили, и никто не стал бы возражать. Прошли те времена, когда такой приказ вызвал бы смуту.

Юный султан продолжал наслаждаться удручённым видом старого отцовского визира, когда услышал у своего уха шёпот Шехабеддина-паши:

— Мой повелитель выразился прекрасно: только враг не разделяет радости от наших успехов. Так что с помощью этого правила можно легко проверить, кто — друг, а кто — нет.

— И кого же ты предлагаешь проверить, Шехабеддин-паша? — спросил Мехмед, зная, что евнух никогда не говорит ничего просто так.