На ржевских берегах

В сарае было холодно. Вика старалась зарыться глубже в сухое колкое сено, ей чертовски хотелось спать, но озноб и докучливые мысли мешали расслабиться. Что будет с ней завтра? Разве она не заметила, как этот фашист разглядывал её там, в кабинете! Нужно было быть совсем наивной, чтобы не представлять себе последствия. Страх заставил Вику сжаться в комочек, на глаза навернулись слёзы. Как же быть?! Она никак не планировала закончить свое будущее в прошлом! Вика шмыгнула носом, крепко зажмурилась, отгоняя жутковатые видения. Нет, она просто так не отдаст себя! Надо попробовать сбежать отсюда. Все равно куда! Можно попробовать спрятаться где-нибудь в деревне, переждать. Чего переждать?!

Вика готова была разреветься. Стас теперь неизвестно где, Лёха наверняка так и лежит в канаве. И скорее всего он уже мёртв. Она осталась одна. Но даже то, что пока есть у неё – она сама – всё это может в любую минуту отобрать какой-то фашистский подонок. Вика сжала кулаки до боли в фалангах, тряхнула головой. Нельзя раскисать! Она должна бороться и сохранить себя для…для будущего. Каким бы оно ни было, предстоит ли ей прожить теперь новую жизнь здесь или же она когда-нибудь вернётся в своё время.

Самообладание медленно возвращалось к Вике, она осторожно выбралась из сарая на ночной двор и огляделась. Тёмная деревенская улица практически не освещалась. Единственный огонек горел неподалеку от клуба. Разбитые дома напротив казались в ночи скелетами необычных животных, они застыли, притаились в темноте, то ли поджидая добычу, то ли остолбенев от невидимой опасности. Тишину ночи нарушали тут и там короткие переклички часовых, где-то далеко рокотали взрывы, трещали выстрелы. Вика крадучись миновала палисадник дома Трофима, перебежала дорогу и остановилась возле разваленной поленницы.

Куда теперь? Вика огляделась. На секунду ей показалось, что в стороне сараев мелькнула чья-то тень. Неужели Вику хватились и теперь будут искать?! Она попятилась, потом обернулась в поисках места, где можно было бы спрятаться. На крыльце полицая мигнул свет. Вика пригнулась и замерла за кучей дров. На середину улицы выбежала старшая дочка Трофима, Вика узнала ее по худосочной фигурке и длинным распущенным волосам. В руках она держала керосиновую лампу, на плечи поверх сорочки была наспех накинута жилетка. «Тётя! – жалобно позвала она. – Тётенька, вернитесь!» Вике стало немного смешно, что ее зовут тётей. Страх и растерянность смешались в одно, щемящее, спутанное ощущение. Вика осторожно выглянула из-за своего укрытия и махнула девочке рукой. Та вздрогнула сначала, посветила перед собой лампой, а потом бросилась к поленнице.

– Вернитесь, пожалуйста! – быстро забормотала она, запинаясь и умоляюще поглядывая на Вику. – Мне сказали смотреть, чтобы тётя не сбежала. Иначе отчим опять отдаст меня немцу… Не убегайте только!

– Пойдем со мной! – прошептала Вика. – Мы уйдем куда-нибудь, спрячемся!

Девочка молчала и переминалась с ноги на ногу.

– Я не могу, – проговорила она и всхлипнула, – я боюсь! Только не уходите! Мне страшно, я не хочу к немцу… Пойдёмте домой!

Вика глянула на заплаканное детское личико, и её мелко затрясло от бессильной злобы и обиды. Она вдруг прекрасно поняла, что не сможет уйти. И не надо было никаких часовых с ружьями и собаками, все было до безобразия просто! Вика стиснула зубы, обхватила себя руками, чтобы унять дрожь и медленно побрела к ненавистному Трофимову дому.

* * *

Костер тихо тлел, дым от него поднимался медленно, постепенно растворяясь в утреннем тумане. Лёшка сидел на поваленном дереве, вытянув вперед руки и ноги в надежде поймать немного тепла. Рядом с ним сидел сын Аграфены, тот самый Пашка. Хотя для Лёхи он был скорее Павлом – мужчина чуть за сорок в легкой косоворотке, сатиновых брюках и стоптанных тяжелых башмаках. Он сидел, опершись о ствол винтовки, и смотрел куда-то в лес.

– Значит, у матери хорошо всё? – ещё раз спросил Павел.

– Да, да. Живет помаленьку, – подтвердил Лёха.

– Говоришь, просила передать, что офицер приехал?

– Угу.

– Ладно, ладно, хорошо… – протянул Паша и бросил попавшуюся под руку ветку в угасающий костер.

– А я вас на фото угадал! – улыбнулся Лёшка. – Ну, фотографии, те, что в избе под часами висят!

– А… – коротко протянул партизан и криво улыбнулся в ответ, – я тогда не хотел позировать, пацаны в футбол играть позвали. А тут фотограф этот привязался, сосед, дядя Матвей. Он в районной газете тогда работал. Нас с Серегой остановил, говорит, мол, последний кадр остался, давайте я вас на фотографию…

Павел встал, отряхнулся. Лёха, как по команде, поднялся следом; сидеть на жестком, шершавом бревне было ужасно неудобно, да и комары порядком одолевали. Ростом они оказались почти одинаковым, так что смотрели теперь друг другу глаза в глаза. В Пашке с трудом угадывался тот маленький вихрастый пацан, что недовольно глядел со старого фото: над переносицей шрам, нос с легкой горбинкой, впалые, подернутые щетиной щеки. Только светлая клокастая шевелюра да мальчишеская задоринка во взгляде остались прежними.