На трассе — непогода

— Два года вместе жили, — шепелявя, сказал Ефрем. — Забудешь разве… Да и Осип. Всю жизнь я их помню. Его, ее и Осипа тоже.

— А на улице бы встретил, небось и не узнал, — засмеялся Степан Савельевич.

— Так ему бы сейчас семьдесят, — выдавил из себя Ефрем.

И тут вошел отец, кинул взгляд на фотографию в руке Степана Савельевича и внезапно побагровел, мне даже показалось, что его пышные усы ощетинились, он осторожно взял фотографию из рук Степана Савельевича, положил ее передо мной и сказал:

— Убери!

Вера сразу же поспешила поцеловать его в щеку.

— Ну-ну, — ласково проговорила она, — этого нам еще не хватало…

Вообще-то приход в НИИ мало что изменил в нашей жизни; дело в том, что в последний год, когда проходили мы преддипломную практику, нас объединили в одну бригаду и мы начали разработку автоматической линии в новом цехе, а когда окончательно пришли в стены НИИ, то и продолжили эту работу. На заводе нам в бригаду придали Лешу как наладчика, он оказался отличным наладчиком, в чем мы вскоре убедились… И случилось так, что дня через три после свадьбы отца и Веры к нам в цех пришли немцы, двое ребят из ГДР, пришли посмотреть, как мы монтируем свою линию; в этом не было ничего необычного, к нам и прежде приходили парни из Венгрии, Польши, из той же ГДР, и мы охотно показывали им свою работу; честное слово, нам было чем похвастать — хоть и первое наше серьезное дело, но оригинальное; инженеры, что приезжали к нам из других стран, по большей части были такими же, как мы, молодыми, и с ними порой было интересно потолковать и поспорить, но дело в том, что в последнее время они так зачастили, что в бригаде решили установить дежурство по приему иностранных гостей. Вот мне и выпало показать парням из ГДР нашу линию.

В цехе шло одновременно множество работ, это был огромный цех: в отсеке, где мы вели монтаж, уже стояли станки, тянулись рольганги, все отливало свеженькой краской, а в другом пролете рыли землю экскаватором, заливали бетон под фундаменты для станков, а вверху, под сводами, осыпая вниз каскады искр, трудились сварщики, звуки этих работ сливались в единый могучий гул, и потому, чтоб объяснять ребятам из ГДР принцип нашей линии, мне приходилось кричать, и выкрикивал я то русские, то немецкие слова, но парни меня великолепно понимали и старались как можно больше записать в свои блокноты. Я прошел с ними по всей технологии, на это ушло чуть более часа, и когда мы попрощались у туннеля, ведущего из цеха в заводской двор, ко мне подошел Леша и, склонившись к уху, прогудел:

— А здорово вон тот сероглазый на тебя похож. И нос с горбинкой, — указал он на парня, спускавшегося первым по лестнице. — Смотрел на вас — как два брата…

Едва он это произнес, как тут же замер, словно у него перехватило дыхание, и его скуластое, крепкое лицо стремительно покраснело; он переступил с ноги на ногу, сказал смущенно:

— О черт!.. Я же совсем забыл… Ты прости, пожалуйста…

От этого его извинения стало еще более неудобно и ему, и мне; он понял это и, чтобы не влипнуть еще раз, поторопился сказать:

— Давай после смены в «Орбиту»… Поговорим, — и быстро зашагал от меня по пролету…

«Орбита» — особое место в нашем институте: днем — столовая, а вечером — нечто вроде клуба, куда можно заглянуть после работы, выпить кофе, немного спиртного, поболтать и даже потанцевать, — в зале установлен «меломан», а по пятницам играл институтский джаз.

Мы взяли с Лешей по рюмке коньяку и по чашке кофе. За соседним столиком сидели четыре девушки-чертежницы, они шушукались, поглядывая на нас, потом одна из них, худенькая блондинка, бойко сказала:

— Может, объединимся, мальчики? А? Чтоб не скучно, было.

— У нас мужской разговор, — пробурчал Леша.

Она надулась, тогда я встал, взял в буфете бутылку сухого, отнес девушкам.

— Не обижайтесь, девочки, но у нас сложности.

— У всех сложности, — капризно сказала блондинка. — А жизнь проходит.

— Еще не вечер, — смутно пообещал я.

У нас считалось — чертежниц обижать нельзя, и если такое случалось со стороны инженеров, то в этом усматривали интеллигентское высокомерие, хотя обидеть чертежниц было трудно.

Не успели мы с Лешей приподнять свои рюмки, как появился Алик. «Нет, — подумал я, — «Орбита» не лучшее место для уединения». Алик со стуком поставил на стол бутылку пива, объяснять ему, что мы хотим с Лешей быть вдвоем, было бесполезно, он этого не понимал, был твердо убежден — может и должен делать то, что ему хочется; он жадно стал пить пиво, роняя капли на бороду. Мы с Лешей переглянулись, потому что знали: как только Алик оторвется от стакана, сразу же заговорит, это не важно о чем, он может заговорить о самом неожиданном, что возникло в его голове благодаря внезапной ассоциации, и если уж это случится, то никакими силами остановить Алика будет нельзя, и потому-то, пока Алик пил пиво, Леша поторопился сказать:

— Послушай, Эрик, я тебя давно хотел спросить: ты в ГДР то был?

— Нет.

— Что же ты?.. Вон они к нам, видишь, как часто… А ты? Слушай, а этот… ну, кровный, что ли, твой отец, он из каких мест?

— Эйзенах… Тюрингия.