На трассе — непогода

Вот таким обнаружил я этот город. Но Отто Штольц увидел его другим, о чем свидетельствует его запись в дневнике. Ему было сорок три года, когда он появился в Минске, прибыв из Дрездена, где занимал высокий пост начальника противовоздушной обороны. Ему, конечно, повезло, что он не дожил в Дрездене до 13 февраля 1945 года, когда англо-американская авиация уничтожила эту немецкую Венецию и в развалинах ее под бомбами погибло 135 тысяч человек. Я видел в Дрездене лишь остатки развалин, но, в отличие от Штольца, мне кажется, что убитые бомбами города похожи друг на друга: не было у Дрездена «мужественной строгости лица», а тот же битый камень, известковая пыль, развеваемая ветром. Все развалины страшны и печальны.

Минск был до Дрездена и до Хиросимы, он начал гореть от немецких бомб 24 июня 1941 года и горел много дней гигантским пожарищем так, что за десятки километров от него на села садился пепел и долетали черные хлопья бумаги…

Я вовсе не собираюсь давать полное жизнеописание Отто Штольца, хотя, как мне кажется сейчас, я бы мог его составить примерно с той поры, когда Штольц жил в кирпичном двухэтажном особняке на тихой улице Эйзенаха, где неподалеку струится текущая с гор быстрая речка Хёрсель, жил и работал на автомобильном заводе специалистом по моторам. Он приехал в Минск в чине оберст-лейтенанта и занял тот же пост, что и в Дрездене. Поселился он на третьем этаже очень большого, состоящего как бы из нескольких серых кубов здания, которое до войны называлось Домом правительства, оно чудом полностью уцелело, как и красного кирпича готический костел, стоящий рядом.

Серое здание было поделено множеством военных служб, в нижних этажах шла работа, а в верхних было жилье. Штольц был добросовестным офицером, с первых же дней горячо принялся за дело и незамедлительно обнаружил, что предшественник его был ленив, поэтому с противовоздушной обороной Минска не все обстоит благополучно. Штольца представили высшему начальству, в том числе гаулейтеру, верховному комиссару Белоруссии Вильгельму фон Кубе, низенькому, благообразного вида человеку; крепко посаженная на короткую шею голова его была словно отмыта до розового блеска, продолжающая высокий лоб лысина обрамлялась пушистыми темными волосиками и матово поблескивала; пухлые руки с ухоженными, отполированными ногтями. Кубе встретил Штольца приветливым взглядом из-под очков в золотой оправе, и Штольц сразу уловил запах французских духов «Шанель», очень слабый, как раз в меру, как подобает мужчине, и несколько удивился сильному пожатию пухлой руки гаулейтера. Кубе выразил надежду, что с противовоздушной обороной все будет в порядке, мимоходом заметил, что следовало бы серьезно проверить размещение зенитных батарей вокруг города. Штольц ждал, что Кубе начнет расспрашивать о Дрездене, но гаулейтер не вышел за рамки деловой беседы.

Работы было много, Штольц с головой ушел в нее, и ему довольно быстро удалось разобрать папки с бумагами, ознакомиться со схемами и рапортами, один из них особо заинтересовал его — офицер, автор этой бумаги, обладал опытом, который обрел в других завоеванных городах, он писал, что часть зенитных батарей следует размещать и маскировать в непосредственной близости от лагерей военнопленных, так как русские в гуманных целях не подвергают эти места бомбежке. На Минск к тому времени было совершено два небольших налета советской авиации. Штольц сверил данные бомбежек и убедился в справедливости слов офицера; более точно изучая места попадания бомб, он отметил, что ни одна из них не упала в район еврейского гетто, который находился от Дома правительства не так уж далеко. Почти возле всех лагерей военнопленных, кроме Тростенца, стояли зенитные батареи, но в районе гетто их не было. Поэтому-то Штольц и решил: после ревизии действующих батарей и аэродромов, ему подчиненных, следует обследовать район Тростенца и гетто, с тем чтобы и там расположить противовоздушные орудия. С этой целью им и выписан был документ с личной подписью гаулейтера, разрешающий проезд Штольцу по всей территории Минска и окрестностей, включая места, куда требовался специальный пропуск от гестапо.

Штольц больше всего на свете ценил тишину, любил одиночество и не переносил шумных сборищ и, может быть, потому был поклонником Рильке. «И одиночество над нами, как дождь: встает над миром вечерами и простирается там, за холмами, до неба, им чреватого всегда. И с неба падает на города»[1].