На трассе — непогода

В комнате было тепло — это огромное здание отапливалось могучей котельной, нечто вроде фабрики нагрева, — громадные батареи под окнами были горячи, до них нельзя было дотронуться рукой; в комнате стоял диван с высокой спинкой, обитой затертой кожей, и несколько стульев с такой же обивкой, письменный стол и круглый ломберный, массивный шкаф с зеркалом и старинной резной работы комод — нечто среднее между гостиничным номером и кабинетом. По вечерам Штольц зажигал лампу с зеленым абажуром и, сняв мундир, облачался в стеганый, черного атласа халат, укрывал ноющие колени шерстяным пледом и, наслаждаясь теплом и тишиной, перечитывал книги с описанием автомобильных моторов. Фирма «Дикси», чьей эмблемой был бегущий кентавр с развевающимися женскими волосами, а затем сменившая ее «БМВ» интересовались автомобилями всех систем мира, но американские и английские книги по моторам добывать было не легко: в Дрездене же знакомые снабдили Штольца трофейными проспектами, для него это было ценностью, и он мог читать их запоем. В конце концов, когда кончится война, и оберст-лейтенант Штольц превратится в инженера — к этому надо быть готовым. Когда он читал, то отступали заботы, сегодняшнее умирало за плотно зашторенными окнами, создавалась иллюзия возвращения в утраченное и можно было представить, что где-то близко струится Хёрсель и скатывается хлопьями туман по вершинам деревьев со старого Вартбурга на черепичные крыши Эйзенаха. Он тосковал по родным местам и в Дрездене и знал — куда бы ни забросила его судьба, он всегда будет тосковать по своей Тюрингии.

…Мне легко его представить сидящим на диване, положившим книгу на валик, в халате, укрытым клетчатым пледом; прямой, сухощавый, с тонким, чуть горбатым носом, он расслаблялся в эти минуты, взгляд его колючих глаз тускнел, становился мягким; на серую стену падала длинная тень, похожая по очертанию на сжавшего крылья ястреба; жаль, что он не курил трубки, ему бы пошла прямая и длинная, она придала бы больше домашности и уюта его позе…

Я не буду подробно рассказывать, как отыскивал в Минске тех людей, кто хотя бы мимолетно знал Штольца, — конечно, лучше всех помнил о нем отец, он прожил вместе со Штольцем два года, — но мне было интересно узнать, какую память оставил о себе в Минске Штольц, и я подробно расспрашивал, какие у него были привычки, что он любил, как размышлял. Теперь, когда я так много знаю о нем, то могу представить Штольца не только внешне, но и что чувствовал он, думал в определенных ситуациях. Мне бы хотелось, чтобы и те, кто будут читать эти записки, сумели проникнуть в душевное состояние оберст-лейтенанта, поэтому я решил рискнуть и записать кое-какие события глазами Штольца, используя при этом не только мнения людей о нем, но и главным образом его дневник…

В Малый Тростенец Отто Штольц выехал утром на «опеле», покрытом белыми круглыми пятнами краски. Он не привез в собой шофера из Дрездена, хотя имел на это право; ему выделили молоденького солдата Ганса из летной части. Штольц сам проверил машину, убедился, что мотор работает мягко и хорошо, тогда ему сразу понравился этот белобрысый солдат: «Тот, кто хорошо следит за машиной и любит ее, как любят домашних животных, должен быть неплохим человеком».

Все же Штольц счел необходимым сделать Гансу внушение:

— Точность и аккуратность. Вам будет легко служить, Ганс, если вы не пожалеете трудов на уход за машиной. Но любая неполадка из-за лености — и ваша служба у меня может плохо кончиться. Запомните: я добр к работникам, нетерпим к лентяям.

Они выехали за город, на Могилевскую дорогу; стояла декабрьская оттепель, воздух был влажен, и потому ныло колено — в юности во время любительских автогонок Штольц повредил мениск; грязный снег лежал по обочинам, дорога была избита траками танков, и все же шофер хорошо вел машину, смягчая удары на рытвинах; Штольц был благодарен ему за это, он-то знал, как нелегко сейчас этому парню, хотя сидел тот спокойно, только его толстые щеки, покрытые розовой краской здоровья и молодости, слегка подрагивали. Парень был откуда-то из-под Кёнигсберга — великолепный тип крестьянского увальня, освоившего современную технику.

Штольц внимательно следил за дорогой, ветви кустов за кюветами были покрыты тонким ледяным налетом и стеклянно поблескивали, за ними тянулся ряд берез, а дальше шли сосны. Нет, леса здесь не похожи на Тюрингию, в них нет того пышного великолепия, они хмуры и суровы, и все же однажды у Штольца болезненно сжалось сердце: на поляне, укрытой серым снегом, стояла рябина, на ней сохранились умершие листья цвета тусклой желтой меди и висело несколько сжатых в комочки оранжевых гроздьев ягод — такие же три рябины росли на углу улицы в Эйзенахе, в десяти шагах от его дома, и Штольц привык считать это дерево принадлежностью родных ему мест, ему и в голову прежде бы не пришло, что рябина может расти в Белоруссии; он так залюбовался ею, что хотел было попросить шофера притормозить, но тут же усмехнулся над собой: «Наверное, стареем, Отто, слишком часты приступы сентиментальности».