На трассе — непогода

«Я понимаю, что и наши военнопленные у русских содержатся не в легких условиях, да и нашим солдатам приходится жить в морозы на снегу, ползать по грязи, есть скверную пищу. Война — полное разрушение быта, и с этим приходится мириться. Но этот запах… Вторые сутки он меня мучает. Я отказался от всего мясного, потому что мне кажется — все пропахло этой приторной горечью. Самое кошмарное, что это не просто физическое ощущение, а еще и состояние души. Запах точит мозг и преследует меня даже во сне. Нельзя терять над собою власть, отдаваясь впечатлениям…»

В район гетто Штольц отправился не один, его вызвался сопровождать оберштурмфюрер Рабе, шеф зондеркоманд и гетто, он сел в машину Штольца, а свою с двумя охранниками заставил двигаться следом. Рабе был ровесником Штольца, с маленьким, словно усохшим, лицом, на котором выделялся широкий, крепкий нос с насаженным на него пенсне; с первого взгляда он вызвал у Штольца внутреннюю улыбку; фуражка с высокой тульей выглядела больше его лица, короткий ее козырек закрывал полностью лоб шефа, и потому казалось, что фуражка держится на пенсне. «Только один нос», — усмехнулся Штольц. Но это впечатление быстро развеялось. Рабе оказался энергичным малым, довольно словоохотливым и этим отличался от других знакомых Штольцу эсэсовских офицеров; разговаривая, он имел привычку энергично похлопывать сжатым кулаком правой руки по левой раскрытой ладони. Штольц вспомнил, что такая же привычка была у тренера по боксу спортивного клуба автомобильного завода «Дикси», и, еще раз оглядев Рабе, он подумал: этот на первый взгляд хилый человек может обладать недюжинной физической силой.

…У людей, знавших Рабе по тяжким годам оккупации Минска, сохранились самые мрачные воспоминания об этом человеке; о нем мне говорили только с омерзением; в стенографическом отчете из зала суда над немецко-фашистскими преступниками, совершившими злодеяния в Белоруссии, фамилия Рабе упоминается редко, но если упоминается, то только в связи с варварскими массовыми уничтожениями советских граждан. Сейчас, пытаясь описать этого палача, я пользуюсь главным образом заметками Штольца, потому что здесь важно прежде всего понять, каким увидел и оценил он Рабе, хотя заметки Штольца беглы и коротки и многое в них только обозначено…

— А все-таки следовало бы еще подумать, господин оберст-лейтенант, — говорил Рабе, — есть ли целесообразность размещать орудия на территории, где собрано несколько десятков тысяч озлобленных людей.

Штольц понял, в чем дело, и спросил:

— Предполагаете, что они смогут захватить батарею?

Шеф усмехнулся тонкими, короткими губами.

— Вовсе нет. Я всего лишь думаю о зенитчиках.

Он зажал в зубах сигарету, чиркнул зажигалкой и повернулся так, чтобы быть лицом к Штольцу, глаза его повеселели.

— Любой беспорядок на территории гетто исключен, — мягко сказал он. — Система там укоренилась прочно. Я поясню это примером. Не так давно один из евреев выбил из рук солдата автомат и успел укрыться за развалинами дома. Ему крикнули, что каждый его выстрел будет стоить жизни его соплеменникам.

— Он сдался?

— Застрелился. Система, господин оберст-лейтенант, великое дело: если она прочна, то поглощает человека целиком, без остатка. В этом вы сможете убедиться сами.

Они проехали ворота, обитые колючей проволокой, возле которых топтались часовые, и медленно двинулись по мощенной булыжником мостовой, пока вскоре не оказались на площади, возле двухэтажного деревянного здания; несколько мужчин с желтыми, овальной формы заплатами на одежде стремительно сдернули с головы шапки и склонились в поясном поклоне, тогда стало видно, что и на спине у них нашиты такие же заплаты. Тотчас на крыльцо дома выскочил высокий еврей в черном засаленном костюме, в белой застиранной рубахе, с галстуком, повязанным крупным узлом, он застыл, вытянув руки по швам, склонив тяжелую лысую голову.

— Одну минутку, — сказал шеф и вышел из машины.

От лысины еврея шел пар; он стоял, словно не ощущая мороза, и шеф, похлопывая кулаком о ладонь, что-то говорил ему.