На трассе — непогода

По всей видимости, Штольцу и Рабе предстояло свернуть за угол, и Штольц еще раз кинул взгляд за колючую проволоку. Там, возле длинного, похожего на барак дома, старик тянул за веревку санки, на которые поставлена была бочка, вода выплескивалась наружу и стекала по оледенелым клепкам; позади санок, придерживая бочку, шла девушка в грязной стеганке, она вяло повернула голову, обмотанную серым платком, в сторону Штольца, и он невольно приостановился — таким пронзительно знакомым показалось ему лицо девушки, оно медленно плыло за колючей проволокой, но вот старик дернул за веревку, бочка вздрогнула, и девушка, ухватившись за нее, отвернулась. «Кто же это?» — подумал Штольц, но тут же усмехнулся над собой: болтовня шефа, что здесь возможна встреча с земляком, запала ему в голову, исподволь точила воображение; теперь, стоило взглянуть на первую попавшуюся девушку, и… В это время та, что шла за бочкой, снова оглянулась, на этот раз платок сполз ей на затылок и обнажились вьющиеся каштановые волосы с золотистым отливом. Они словно озарили это худощавое лицо особым светом: сквозь усталость и равнодушие проступила безжалостно ослепительная красота. Штольц вздрогнул, остановился. «Что это? — с тревогой прислушался он к себе: уж очень внезапен был этот эмоциональный сигнал. — Что это?..» Но додумать он не успел и вскрикнул от удара, который пришелся ему по ноющему колену, и тут же ощутил, как полилась влага за сапог. Штольц резко повернулся и увидел перед собой высокую, с перекошенным от ужаса лицом женщину, ведро выпало из ее рук, и вода во второй раз окатила Штольца.

— О, черт! — воскликнул он от боли в коленке.

Женщина метнулась в сторону и неожиданно с необычайной ловкостью, как длинная кошка, прыгнула в провал окна разрушенного дома. Это произошло так быстро, что охранники шефа не успели опомниться, а когда вскинули автоматы, в глубине дома грохнуло, хлопнула дверь, и лишь после этого они дали очереди.

— Прекратите! — прикрикнул Штольц и в досаде оттолкнул ногой ведро, оно, гремя, покатилось на проезжую часть.

Штольц, морщась, потер ушибленное место.

Горела лампа под зеленым абажуром, слышно было, как за плотными шторами тонко звенят оконные стекла от порывов морозного ветра. Штольц сидел на диване, укутав колени пледом; читать он не мог; все впечатления дня отступили, осталось только это лицо, плывущее за колючей проволокой. Кажется, он вспомнил, где видел его. Это была картина Хосе Рибера, перед которой стоял он множество раз в Цвингере, в галерее старых мастеров, он любил там многое, но эта входила в особый список его любимцев. Это — «Святая Инеса и ангел». Бывало, он любовался часами этой молодой коленопреклоненной женщиной; она стояла на каменных плитах пола, какими мостили в древности улицы и дворы, волосы ниспадали на эти плиты, закрывая ее тело, и оставались обнаженными только рука, шея и босая нога; волосы эти были темно-каштановыми, и только в одном месте, на правом плече, куда падал рассеянный свет, поддержанный отсветом белого покрывала, они золотились, струясь, как слабый ручеек надежды; на чистом лице Инесы неподвижны были маленькие пухлые губы, отмеченные чувственностью, но она была сокрыта в них, как тайна, о которой лишь можно было догадываться; большие карие глаза обращены к небу, в них не было ни зова о помощи, ни мольбы, словно женщина эта ждала не участия, а вознесения, и бледно-коричневый свет вокруг нее, смешиваясь с туманной зеленью, отступал от всей фигуры, словно желая оттенить, что смерть еще не пришла, она витает рядом, но еще не способна сгустить свою тьму. Штольц слышал, что натурщицей для Хосе Рибера служила его дочь, он не знал точно, правда это или нет, но был склонен верить в это — с такой целомудренной бережностью написать женщину мог только отец или же человек, боготворящий в ней каждый изгиб тела.

Штольц отчетливо вспомнил картину: это не представляло для него труда, он помнил в ней все — и ангела в углу, держащего край покрывала, и провал темного люка в тюремном полу, и каждый из тонких пальцев Инесы; было время, когда он открывал в этой картине при новом взгляде нечто неувиденное им ранее, но потом она сложилась в единое цельное и завершенное, все детали объединились, и ничто не могло прибавиться к законченности облика.