На Васильевский остров…

Тогда во мне еще возбуждали почтение личности, умеющие говорить о своих убеждениях и вкусах (боже, какой это мерзкий вид мастурбирования – убеждения!) как о чем-то необыкновенно значительном. «У женщины должны быть могучие бедра», – а мне-то, дураку, всякие были ничего… (Мишка в ту пору был невинен, как шестнадцатилетняя поповна, повторял истекающие слюнкой байки о танцах в знаменитом Мраморном зале, где в каждый девичий рукав в гардеробе были упрятаны заблаговременно снятые штаны.) И слово-то какое – «могучие», – сунься-ка с ним в ДК «Горняк»… «Почему-то я не нахожу со сверстниками общего языка – меня всю жизнь тянет к старикам», – с обескураженной улыбкой: прямо не знаю, что с собой делать. «Мои дяди по матери все страшно головастые, все хорошо учились, а по отцу – ужасно жизнерадостные, талантливые как черти, все могут изобразить. Дядя Залман как-то показывал лошадь – если ее перегрузить, она же не свезет! – и прямо вскочил на стол: вот так дергался и плечами, и грудью…» А у нас, у деревенщины, в лицах осмеливались изображать только шуты… Он еще запросто упоминал каких-то компрометирующих дядьев Залманов – мне предстоял длинный путь, чтобы научиться с ним на пару, опережая чужие насмешки, потешаться над еврейскими именами: «Что-о?.. Ной Моисеевич?!.» И вряд ли ему помогала его дивная русская фамилия «Березовский». Береза!.. Сама Россия!.. Такое невезение – сойдешься с человеком просто по интересности, а он глядь – и окажется евреем. Но кто бы еще мог со вкусом расписывать, как ему били морду… «В пионерлагерях меня всегда терпеть не могли, никто со мной не хотел корешиться… Навстречу целая толпа, в центре тот самый паренек в расстегнутой курточке – невысокий, но очень резкий… Я даже ничего не почувствовал: открываю глаза – уже лежу».