– Ты документы ценные принес, – смеется Коваленко, – и не доволен.
– Что документы, – не унимается Паша Бовичев, – вот если бы знамя захватить, полку-то нашему какая бы честь была!
Ушел Бовичев. Принесли ужин. Но в период белых ночей на Карельском перешейке боевой день солдата простирается до двадцати – двадцати двух часов. И тут уж никто не знает ни покоя, ни отдыха. Тем не менее люди не двужильные, и к одиннадцати, двенадцати часам ночи они выматываются окончательно из сил, падают буквально от усталости и засыпают на ходу: то есть там, где придется, сном тяжким и неспокойным.
Майор Шаблий молниеносно среагировал на ситуацию: полк поставил сильный отсечный огонь, и атакующие финны были полностью уничтожены.
Забрезжило утро – утро четвертого дня решительных боев на Карельском перешейке. Никто уже не спал – все настороженно ожидали возможного повтора контратаки финнов. Пехота 133-го врывается в грунт – это ей плохо удается. Траншеи по этим местам не глубокие – по колено, по пояс. Земля, насыщенная гранитной крошкой и валунами, не поддается малой саперной лопате пехотинца. Шаблий лихорадочно прорабатывает с нами возможные варианты предстоящих боевых операций.
В четвертом часу ночи звонок «сверху»: 534-му минометному срочно сниматься с занимаемых позиций и походным порядком передислоцироваться на юг, на правый фланг 21-й армии в район Айрикопая.
Едва мы выехали на шоссе, а вернее сказать, на хорошо утрамбованную проселочную дорогу, как увидели нечто невообразимое: в том же направлении двигалось огромное количество артиллерийских единиц. Как потом стало известно, враз перемещалось до одной тысячи семисот сорока орудий разного калибра, и каждое тянули либо автомашины, либо трактора, либо конные упряжки. Сюда же следует приплюсовать автотранспорт, перевозивший боеприпасы, машины подвижных ремонтных мастерских, штабов, батарей управления, тылов, санитарный транспорт и, наконец, самые различные повозки конной артиллерии. Только вообразив все это, можно будет представить себе во всей полноте картину, которая царила в ту ночь и раннее утро на проселочных дорогах этого небольшого участка фронта.
Стоит ужасный гул моторов, лязг гусениц, ржание лошадей, людские крики и матерщина. Офицеры управления штабов артиллерии 21-й армии и 3-го корпуса Жданова, штабов артиллерийских дивизий и полков – пешком, верхом, на мотоциклах и машинах – бегают, кричат и растаскивают пробки. И несмотря ни на что, во всем этом гигантском перемещении великого множества пушек, гаубиц и минометов по малопроизводительным проселкам земли Суоми ощущался особый смысл и руководство.
Колонну нашего полка на этот раз ведет сам Федор Елисеевич Шаблий. Я еду, как всегда, в кабине машины разведвзвода, которая на этот случай идет вторым номером в колонне. Откинувшись в угол кабины, я дремлю – ощущается явное недомогание: шум в ушах, легкая тошнота, страшная усталость от всей этой суеты, шума, неразберихи. Какое все-таки счастье, думаю я, что у финнов нет явного преимущества в артиллерии и авиации. А то бы всему этому скопищу техники и людей на проселочной дороге непременно была бы «крышка». Вскоре я почувствовал озноб и понял, что близок к обмороку. Сказал, чтобы вызвали кого-нибудь из медиков.
Кто пришел – не помню. Слышал только голос: «Немедленно в санчасть».
Полк стоит на улицах Райволо. Шатаясь, словно пьяный, я иду в сопровождении двух солдат по направлению к санитарному фургону. Врач полка, капитан медицинской службы Орлов, сильно навеселе, говорит какие-то пошлости. Отстранив его рукой, с помощью солдат влезаю в фургон и буквально падаю на носилки. Катя Видонова расстегивает ремень, снимает сапоги, прячет револьверную кобуру.