На волоске

Отец в восторге от своей находки. В магазинчике леса Пемпон, куда ему удалось заманить всех нас, полным-полно украшений, но он предлагает подарить что-то эзотерическое маме, которая верит только, я цитирую, «в квитанции в конце месяца». Я отвожу его к футболкам с кельтскими орнаментами.

— Пап, так не пойдет. Это же просто безделушка…

— Но я уверен, что она будет в восторге от него! Это так необычно!

— Спроси у Андреа, если мне не веришь.

Пару минут спустя она подходит ко мне.

— Дядя Стефан совсем потерял голову.

Она показывает мне фото на телефоне.

— В конце улочки есть магазин, где продаются всякие фигурки и кожаные изделия. Я отправила его туда.

И он исчез. Осталась мама, которую уже начали выводить из себя настойчивые просьбы Манон купить ей ручку, похожую на волшебную палочку. Андреа смотрит все подряд, но ни на чем не останавливается, все еще думая о чем-то своем. Я решаюсь открыть рот в надежде, что не помешаю ей:

— Ты как? Ты казалась чем-то обеспокоенной на прогулке…

— Ну знаешь… Ничего нового.

В конечном счете Андреа не очень-то открытый человек, но я и так вижу, что ей плохо. Она не такая жизнерадостная, как обычно, и старается делать хорошую мину при плохой игре, не опуская рук и не жалуясь, потому что это не в ее стиле.

— Если захочешь поговорить об этом, я рядом, — говорю я ей.

— Это очень мило с твоей стороны.

Она награждает меня вымученной улыбкой и отходит в сторону.

Мы с мамой обсуждаем это на маленькой кухоньке нашего гостевого домика, пока готовим гарнир к гречневым блинчикам: фондю из лука, лука-порея и мелко порезанного бекона плюс салат. Оказывается, мама прекрасно обо всем осведомлена.

— Максин и Ченг приехали на Рождество в Париж, как обычно, — рассказывает она мне. — Я думаю, Андреа хотела бы с ними увидеться. Они ее родители, в конце-то концов.

— Значит, ей нужно повидаться с ними до того, как они уедут.

Мама с досадой вытирает лоб рукой в луковом соке.

— Это невозможно, цыпленочек.

Куд-кудах! Она никогда не перестанет называть меня дурацкими прозвищами.

— Ты ведь знаешь, что они не могут смириться с ее гомосексуальностью, — уточняет она. — Она же говорила с тобой об этом?

Значит, мои родители и сами обо всем в курсе. Уф, теперь можно не бояться совершить ОГРОМНУЮ ОШИБКУ, сболтнув им об этом, и я наконец говорю то, что давно терзает меня:

— Это ужасно. Уж бабушка могла бы заставить свою дочь прислушаться к доводам разума. Рождественское примирение — это святое, нет?

Мама хмуро опускает нож на морковку и — чпок! — отрубает ей голову.

— О, ты же знаешь свою бабушку: все эти ее хорошие манеры и соблюдение приличий… Ее шокировало поведение внучки, потому что она считает, что ее сексуальные предпочтения — это выбор, а значит, блажь маленькой распутницы. Она, кстати, была в курсе чуть ли не с самого начала. И что ты думаешь? Она помогла Андреа? Ни разу. Бедная девочка оказалась на улице, а эта старуха даже пальцем не шевельнула.

Я ошеломленно распахиваю глаза. Хорошо, бабушка всегда придавала слишком большое значение приличиям и вежливости и плохо относилась к разговорам о будущем и политике. Но она всегда как никто другой следила за тем, чтобы мы ели до отвала, а наши карманы оттопыривали конфеты. Что, на мой взгляд, свидетельствует о ее доброте. Как она могла так подло поступить?

Мама яростно нарезает морковку на кружки и тут же набрасывается на следующую.

— Она больше года скрывала от меня то, что произошло между Андреа и ее родителями. Чтобы потом бросить мне в лицо, что она больше не хочет видеть ее у себя. Я разозлилась. Андреа — моя племянница, она чудесная девочка, сильная и умная. И я не собиралась бросать ее для того, чтобы провести Новый год в прекрасной компании недоразвитых придурков, которые не видят дальше своего носа! К тому же твоему отцу нравится кататься на велосипеде по лесу.

Теперь я понимаю внезапное желание мамы уехать куда-нибудь на праздники. Так она сумела избежать необходимости сообщить нам удручающую правду о своей семье. Чтобы уберечь нас с сестрой и, конечно, Андреа, которая оказалась бы в ужасном положении. У мамы золотое сердце, и я понимаю, как мне с ней повезло. Бац! Морковка получает смертельный удар. Я, испугавшись, забираю у нее нож, пока она не поранилась. Мама раскраснелась и вся дрожит от гнева.

— Мне стыдно за них. Однажды они пожалеют о том, что потеряли ее, но будет уже слишком поздно, чтобы пытаться что-то исправить.

— Ты права! Они еще будут локти кусать! А мы прекрасно отпразднуем Новый год и без них.

Оп! Я ее обнимаю, и мы стоим так несколько минут. Она утирает слезинку.

— Я так горжусь тобой, мальчик мой, — вдруг говорит она мне. — На тебя столько свалилось в последнее время.

Я краснею и не могу выдавить из себя ни слова. Она хватает очередную морковку и сует ее мне под нос.

— Надеюсь, вы вспомните обо всем этом, когда придет время отправлять меня в дом престарелых.

— При чем тут это?

— Все хорошие дела мне зачтутся. Ферштейн?

Нет, она ненормальная.