На высотах твоих

Арабы-кочевники двинулись дальше, оставив Дюваля в Эфиопии, где, как он знал, ему тоже нельзя было находиться, поэтому целые сутки он просидел сгорбившись у пограничного пункта в Хадель-Губо.

...В скале, нагретой солнцем и полуразрушенной ветрами, была расселина. Здесь и нашел прибежище двадцатилетний юноша, фактически ребенок по уму и развитию. Он долго и неподвижно сидел в полном одиночестве. Перед ним простиралась каменистая равнина Сомали, унылая при лунном свете и безжизненная при ярком свете солнца. По равнине, извиваясь, как серая змея, тянулась дорога в Джибути — последняя тонкая нить, связующая Дюваля с его прошлым, детство со зрелостью, юношу, не существующего согласно документам, с приморским городом, который он привык считать своим родным и единственным домом. Этим домом были залитые солнцем, пропахшие рыбой улочки и просоленный морскими ветрами порт.

Внезапно пустыня впереди показалась ему до боли знакомой и родной. И подобно тому, как зверя первобытный инстинкт влечет к местам, где он вырос и испытал материнскую любовь, так и Дюваля потянуло в Джибути, который стал недосягаем для него, как и многое другое на этом свете.

Потом голод и жажда выгнали его из убежища. Он повернулся спиной к запретной стране и двинулся на север, потому что ему было все равно, куда идти. И он направился в Эритрею, к Красному морю.

Свой путь в Эритрею, приморскую провинцию Эфиопии, он запомнил хорошо потому, что впервые стал систематически воровать. Прежде бывало, что он крал еду, когда не мог добыть пропитание ни работой, ни попрошайничеством. Теперь он не искал работы, а жил только воровством. Еду он воровал, как и прежде, если представлялась такая возможность, но главной его добычей стали товары, выставленные в лавках, которые можно было обратить в деньги. Мелкие суммы, оказывавшиеся у него на руках, моментально таяли, однако его не оставляла мечта скопить денег на билет, чтобы добраться до такого места, где он мог бы начать новую жизнь.

Наконец он добрался до Массавы, кораллового порта и ворот Эфиопии в Красное море.

Здесь, в Массаве, он чуть было не поплатился за воровство. Смешавшись с толпой возле рыбной лавки, он стащил одну рыбину, но глазастый продавец заметил кражу и погнался за ним. К погоне присоединились еще несколько человек и один полицейский. Слыша за собой топот многочисленных ног, Анри посчитал, что за ним гонится целая толпа разъяренных людей. Страх придал ему прыти— он мчался мимо коралловых домов и по задворкам туземного квартала так, что значительно опередил преследователей и первым добрался до порта, где и спрятался среди тюков, предназначенных для погрузки на корабль. Сквозь щели он наблюдал, как преследователи тщетно ищут его, пока наконец они не отказались от погони и не убрались прочь.

Но он был так напуган, что решил бежать из Эритреи любыми средствами. Рядом с его убежищем стояло судно, и в сумерках он пробрался на него и спрятался в темной кладовке на нижней палубе. Утром судно вышло в море. Через два часа его обнаружили и отвели к капитану.

Судно было итальянским пароходом устаревшей конструкции, плавающим с риском затонуть в любой момент, между Аденским заливом и портами Восточного Средиземноморья.

Медлительный капитан-итальянец скучно, чистил себе ногти, пока Анри Дюваль, трепеща от страха, стоял перед ним. Молчание тянулось долго, как вдруг капитан выпалил вопрос по-итальянски. Ответа не последовало. Капитан повторил вопрос по-английски, затем по-французски — с тем же успехом. Дюваль давно растерял зачатки французской речи, которую он усвоил от матери, и говорил теперь на мешанине из арабского, сомалийского и амхарского языков вперемешку со словами, которые он перенял из семидесяти языков и вдвое большего числа диалектов Эфиопии.

Обнаружив, что разговор не состоится, капитан равнодушно пожал плечами. Дюваль был далеко не первым беглецом на корабле, и капитан, не утруждая себя выполнением обременительных пунктов морского закона, приказал поставить его на работу. Он намеревался вышвырнуть «зайца» с судна в ближайшем порту захода.

Но не тут-то было, капитан просчитался: иммиграционные власти во всех портах отказывались пустить Дюваля на берег, даже в Массаве, куда судно зашло спустя несколько месяцев.

Чем дольше находился Дюваль на борту, тем сильнее серчал капитан, и вот однажды — а прошло уже десять месяцев— он вызвал к себе боцмана, и они выработали план, который боцман с помощью переводчика довел до сведения Дюваля: его жизнь на судне сделают настолько невыносимой, что тот сам предпочтет удрать с судна. Именно так он и поступил спустя примерно два месяца, не выдержав чересчур тяжелой работы, голода и побоев.

Эту ночь, когда Дюваль сбежал с корабля, он запомнил особенно подробно. Это было в Бейруте, столице крошечного государства Ливан, расположенного между Сирией и Израилем, где, согласно легенде, святой Георгий убил дракона.