На закате империи. Книга воспоминаний

После такого смотра – а они повсюду были схожи – Жилинский принимал приглашение откушать запросто в офицерском собрании.

Поразительная вещь, но всюду, куда бы мы ни ездили, меню этих завтраков было выработано с тем же безнадежным однообразием, как и смотры командира корпуса. Заранее было известно, что после водки и закуски дадут осетрину, затем жареную индейку, цветную капусту с горошком и мороженое.

Приказы об этих смотрах, как и у Брусилова, писались в штабе, но носили уже чисто интендантский характер.

На войне генерал Мурдас-Жилинский вышел со своим корпусом, на нем и застрял.

* * *

Жизнь моя в Люблине без близкой Варшавы была бы совершенно тусклой и, по сравнению с Вильно, неинтересной. Приятелей, с которыми можно было бы развлечься и временами кутнуть, я не нашел. Иногда лишь прогуливался в Саксонском саду с дивизионным интендантом подполковником Новиковым, но он был мало развит, собеседник блеклый, однако пользовался успехом у женщин.

Красивый, вечно улыбающийся, совершенно седой, несмотря на свои 35 лет, Новиков поразительно быстро знакомился с дамами и всегда начинал одной и той же стереотипной фразой.

– Прибавим шагу, – говорил Новиков, – кажется, впереди хорошенькая гимназистка.

Иногда это была тяжеловесная матрона.

Прибавляем шагу, идем минуты две, и Новиков очень громко говорит:

– Как бы я хотел, чтобы эта ножка была моей!

Девица или матрона невольно оборачивается, видит улыбающегося офицера, который смотрит на нее влюбленными глазами, и начинает смеяться.

Все кончается знакомством и флиртом, с последствиями или нет – в зависимости от зрелости и темперамента жертвы.

* * *

Губернатором в Люблине был камергер Келеповский, человек симпатичный. Не знаю, как он правил губернией, вероятно, не хуже других губернаторов, но, не будучи состоятельным, не блистал, как виленский Любимов, и приемов не давал.

Губернаторша, дама моложавая, занималась, как полагалось, благотворительностью. Цыганского типа дочка, фрейлина высочайшего двора, мечтала выйти замуж за богатого, но в этом не преуспела, хотя и сделалась княгиней, не то в конце войны, не то в эмиграции в Сербии.

Долгие годы вице-губернатором в Люблине состоял некий Селецкий. При каждой смене губернатора Селецкий все ждал, что его отметят и дадут ему в управление губернию. Однако его всегда обходили. Очевидно, как и в Люблине, где его считали недалеким, в высших сферах он ценился не дороже.

Человек с хорошими средствами – у него в Центральной России было крупное имение и даже конный завод, – он смело мог бы обидеться и уйти в отставку. Но он упорно добивался своего, жил холостяком, ежедневно гулял про Краковскому предместью, гонялся за гимназистками старших классов. Маленький, не очень красивый, успехом он не пользовался, хотя деньги делали иногда свое дело.

И вот он влюбился, безнадежно влюбился в губернаторскую дочку; дважды делал предложение, и дважды ему отказывали.

Едва началась война, прошло около недели – Селецкий заперся у себя на квартире. Не видя его на службе, Келеповский посылает за ним: время было горячее, учреждения свертывались, австрийцы подходили к Люблину. Идут к нему в дом, взламывают дверь и видят, что он висит, а на полу валяется револьвер. Расследование установило, что он пытался повеситься, но неудачно, оборвалась веревка. Тогда он взял другую и, чтобы было вернее, одновременно пустил себе пулю в лоб.

Никто никогда не смог установить истинную причину этой трагической смерти. Да и время было не такое, чтобы этим интересоваться: в Люблинском госпитале в те дни тысячи раненых, за неимением мест, валялись на полу, на соломе, и в мучениях умирали.

* * *

Мои двух-трехдневные поездки в Варшаву, обычно раз в месяц, примиряли с однообразной и малоинтересной жизнью в Люблине. Варшава в те времена почиталась маленьким Парижем, в ней было все, чтобы повеселиться, развлечься, полюбоваться на красивых, элегантных варшавянок, получить истинное удовольствие в театрах.

Достаточно вспомнить хотя бы про театр «Новости», где первоклассная польская труппа разыгрывала все оперетки, классические и новейшие. Известная Кавецкая, уже немолодая, но все еще красивая, вся усыпанная бриллиантами, чудесная певица, пользовалась неизменным успехом. Но еще интереснее была знаменитая Мессаль. Высокая, представительная красавица-полька, прошедшая балетную школу, с приятным голосом, она была обаятельна во всех оперетках. Трио: Мессаль, кумир варшавянок Радо и старый Мрозович в «Прекрасной Елене», вероятно, удовлетворили бы и самого Оффенбаха.

Довольно часто мы ездили в Варшаву вдвоем с генералом Вартановым, сменившим Булгакова на должности инспектора артиллерии. Артиллерист Вартанов был большой знаток своего дела, ревностный служака и прекрасный военный. Армянин по происхождению, грузный, с большим восточным носом, в свободное от службы время он не прочь был завести интрижку. В Люблине, где за ним зорко наблюдала жена, это ему плохо удавалось, поэтому он и норовил, когда представлялась возможность прокатиться «по делам службы» в Варшаву.