На заработках

— Ну да гд вамъ знать: вдь вы сивая деревня необразованное невжество, продолжала Лукерья. — А ужъ и попила-же я въ Нижнемъ на ярмарк этой марсалы! Или марсалу, или портеръ; или портеръ, или марсалу… Только это питье и обожала. Голосъ у меня въ т поры былъ такой, что на отличку, коса до пояса… Право слово, коса до пояса. Изъ-за моей косы одинъ купецъ даже пожениться на мн хотлъ. Не врите? Брилліантовое кольцо онъ мн, милушки, въ сто рублей подарилъ — вотъ до чего былъ распалившись. А ужъ пуще всего онъ любилъ, когда я ему «Не узжай, голубчикъ мой» пла:

   «Не узжай, голубчикъ мой,
   Не покидай поля родныя,
   Тебя тамъ встртятъ люди злые
   И сердцу не дадутъ покой».

пла Лукерья, прерывая пніе затяжкой папиросой и откашливаньемъ.

— Да брось ты, пьяная дура! — оборвала ее старуха николаевская солдатка, работавшая тоже подъ навсомъ. — Ну, чего ты тоску-то наводишь. Еще ежели-бы выходило у тебя что, а то словно кошка съ прищемленнымъ хвостомъ.

— Кошка съ прищемленнымъ хвостомъ… Какъ ты мн смешь такія слова говорить! огрызнулась Лукерья. — А вотъ хочу пть и буду. Нарочно буду. Никого я сегодня уважать не намрена. На всхъ мн плевать! «Не узжай! Не узжай, голубчикъ мой»! начала она выводить и опять закашлялась.

— Черти! Только съ тому сбили. Никакъ въ тонъ не могу попасть.

— Да гд теб въ тонъ попасть, коли ты пьяна, какъ стелька! Ты вотъ въ тряпку-то лучше руками попадай, чтобы прикащикъ по ше не прогналъ, — говорила старуха.

— И на прикащика мн вашего наплевать, и на все мн наплевать! Хочу работать — работаю, не хочу — не работаю. Посмотрла-бы ты на меня, старая карга, какая я была въ хор на ярмарк и какъ меня тамъ вс почитали и уважали! Только, бывало и слышишь, что — Лизавета Федоровна, да Лизавета Федоровна. Тамъ я не Лукерьей, а Лизаветой называлась. Одинъ купецъ мн шелковое платье подарилъ, а другой шаль турецкую. Да вдь какая шаль-то была! — прищелкнула языкомъ Лукерья и опять запла:

   Гляжу я безумно на черную шаль.

— Кто это такъ распваетъ?! Кого это тутъ такое веселье разобрало?! послышался голосъ прикащика, заглянувшаго подъ навсъ.

— Я, откликнулась Лукерья, вставая и покачиваясь на ногахъ. — Что? Или понравилось, такъ послушать пришелъ.

— Гд намъ слушать! Намъ при дл слушать не досугъ. А ты вотъ работай лучше основательне, чмъ глотку-то драть! — э, мать! да ты совсмъ пьяна, проговорилъ прикащикъ, взглянувъ на Лукерью. Ну братъ, мы этого не любимъ, коли ежели кто на работ… Ступай, ступай со двора. Съ Богомъ! Пьяная ужъ какая работница… Ей только-бы псни пть! Уходи.

Лукерья подбоченилась и крикнула:

— Расчетъ за полъ-дня, тогда пойду.

— Какой тутъ расчетъ за полъ-дня, коли ты съ ранняго утра нализалась. Уходи, уходи, пока по ше не спровадили.

— Не имешь права по ше. Не на такую напалъ. Расчетъ!

— Теб сказано, чтобъ ты уходила.

— Не пойду безъ расчета.

Лукерья опустилась на груду тряпокъ и сла.

— Ну, сиди, коли такъ, а я сейчасъ за городовымъ схожу.

— И городовой со мной ничего не подлаетъ, коли я расчета за работу не получала.

— Да вдь ты съ ранняго утра пьяна, ты и не работала сегодня вовсе.

— Нтъ, она работала съ утра, а только сейчасъ сходила въ питейный и грхъ сдлала, заступилась за Лукерью Акулина.

— Ахъ, черти, черти! И на какіе вы капиталы пьете, двадцать-то копекъ въ день получая! Ну, вотъ теб пятачекъ на стаканчикъ, сдался прикащикъ и прибавилъ:- Добръ я, только потому и даю.

Лукерья взяла пятачокъ, ухарски подбросила его на рук и запла:

   Ужъ какъ ветъ втерокъ
   Изъ трактира въ погребокъ.

— Ну, проваливай, проваливай! Заворотами попоешь, торопилъ ее прикащикъ.

— Погоди, дай съ товарками-то попрощаться. Прощайте, товарушки, не поминайте лихомъ. Авось, опять на Никольскомъ рынк свидимся. Прощай, Акулинушка, прощай, душенька, спасибо теб за твою ласку.

Она наклонилась къ Акулин и поцловала ее мокрыми губами.

— Ты знаешь, изъ-за кого я пью? шепнула она Акулин на ухо. Изъ-за него. — Изъ за того купца, что мн въ Нижнемъ брилліантовое кольцо подарилъ и пожениться на мн хотлъ. Право-слово. Съ него у меня и запой начался. Какъ вотъ вспомню про него подлеца — ну, и прощай… прибавила она вслухъ. — Прощай, Ариша. Сейчасъ пойду и за твое здоровье стаканчикъ выпью.

Лукерья стала уже уходить изъ подъ навса, но вдругъ остановилась и обернулась.

— Прощай, старая вдьма! крикнула она старух, махнула рукой и опять запла:- «Не узжай голубчикъ мой»…

Черезъ минуту она скрылась изъ подъ навса. Слышно было, какъ хриплый ея голосъ сначала раздавался на двор, потомъ на улиц и наконецъ замолкъ.

— Вотъ путанная-то! проговорила про Лукерью посл ея ухода Анфиса.

— Порченная она, двушки, просто порченная, сказала Акулина. — Съ порчи и пьетъ. Бдная… Ну, куда она потомъ днется, когда деньги пропьетъ и вытрезвится?! прибавила она, тяжело вздохнувъ, и съ сожалніемъ покачала головой.

ХХXVI