На заработках

Такъ дло шло до половины мая. Демянскія женщины и Арина ходили въ праздникъ въ больницу навщать больную Анфису и носили ей ситника въ гостинецъ. Анфиса не поправлялась. Ноги ея, какъ и раньше, продолжали быть парализованы отъ ревматизма. Она съ трудомъ сидла на койк, высохла какъ скелетъ и даже говорила невнятно. Сидлка сказала женщинамъ, что докторъ объявилъ ей, что Анфис трудно поправиться и что по всмъ вроятіямъ, она скоро умретъ.

— Написать деревенскимъ-то твоимъ, что ты вотъ хвораешь? Написать, что ты въ больниц-то, что-ли? спрашивала Анфису Фекла.

Анфиса вскинула на нее угасающій взоръ и прошептала:

— Напиши…

Женщины печально покачали головами, простились съ ней и ушли.

LXVIII

Наступило лучшее время для сверной полосы Россіи — начались свтлыя, блыя ночи, правда, все еще по временамъ прохладныя, но уже дозволяющія спать спокойно. Дни были уже совсмъ теплые. Природа вся распустилась и благоухала. Ароматомъ дышали деревья съ молодой свтло-зеленой листвой, появилась сочная. трава на лугахъ. Пильщики набили себ мшки травой и уже спали на хорошей подстилк. Житье подъ открытымъ небомъ длалось сносне, огни въ кострахъ на ночь уже не поддерживались и ихъ оставляли потухать. Въ одежд пильщиковъ появилась нкоторая перемна къ лучшему. То тамъ, то сямъ мелькали новые ситцевые платки на головахъ бабъ, у мужиковъ виднлись свжія ситцевыя рубахи. Лица рабочихъ, выдержавшихъ крутую пору ранней холодной весны, сдлались веселе, но были и такіе, которыхъ сломили весенніе холода. Лихорадка и ломота дали себя знать. Хворые рабочіе мазали пораженныя ломотой мста керосиномъ, пили отъ лихорадки водку, настоенную на ивовой кор, отваръ изъ ивовой коры, но это помогало мало. Хворь, разумется, мшала имъ успшно работать. Желтые, изнуренные, они то и дло бросали пилить и колоть дрова и присаживались у костровъ или на солнечномъ припек, дабы переждать приступы лихорадки и ломоты. Такіе больные составляли, разумется, бремя для артелей, въ которыхъ они работали, и артели отъ нихъ старались отдлаться, съ ними ссорились. Дв-три такія больныя бабы, заручившись кой-какимъ заработкомъ, побрели въ Петербургъ искать работы на огородахъ, считая огородную работу боле легкою. Одна баба похала на пароход тоже въ Петербургъ прямо для того, чтобы лечь въ больницу. Было бремя и въ артели, гд работала Арина. Расхворалась Фекла и ее цлые дни трясла лихорадка, страдала ломотой въ ногахъ и еще одна женщина, то и дло бросавшая работу, чтобы приссть, отдохнуть, погладить болвшія ноги, а артель состояла всего изъ пяти женщинъ. Хорошихъ работницъ въ артели было только три, работа не спорилась и, вслдствіе этого, заработокъ, длящійся поровну, уменьшился. Артель не могла выработать уже и по полтиннику, какъ три здоровыя женщины ни надсажались на работ. Арина очень объ этомъ горевала, плакались на свою судьбу и здоровыя демянскія женщины. Одна изъ нихъ, Марфа, предложила Арин даже уйти отъ больныхъ и работать отдльно, ее поддержала и другая демянская женщина Устинья.

— Право, уйдемъ на новое мсто пилить. Чего тутъ? Ихъ дв больныхъ есть — пусть он дв больныя вмст и пилятъ, а мы трое будемъ отдльно пилить. Больная съ больной, а здоровыя съ здоровыми. А то что это такое! Мы ломъ ломаемъ, а он сидятъ и хохлятся, говорила Марфа. Арина подумала и отвчала:

— Нтъ, двушка, не говори этаго… Не по-божески это. Да он скоро и поправятся.

— Гд поправиться! Все расхварываются и расхварываются. Съ какой стати намъ черезъ нихъ въ работ себя обижать?!

— Да конечно-же отдлимся отъ нихъ, прибавляла къ словамъ Марфы Устинья. — Больныя тоже будутъ работать, а только меньше заработывать станутъ. А намъ зачмъ-же ихъ награждать? Небось, не помрутъ съ голоду и безъ насъ.

— Погодимъ, Устинька, еще денекъ, другой. Право, он поправятся, стояла на своемъ Арина.

Марфа и Устинья подождали еще день, работали не охотно и, наконецъ, поршили вдвоемъ отдлиться отъ артели, ежели Арина не отдлится, о чемъ заявили и больнымъ товаркамъ. Арина, убжденная доводомъ, что больныя все-таки не умрутъ съ голоду, ибо все-таки понемногу будутъ работать, тоже, скрпя сердце, хотла отдлиться съ Марфой и Устиньей, но, при расчет, Фекла до того горько заплакала, что Арина не вытерпла и, сама заплакавъ, сказала Марф и Устинь:

— Нтъ, не пойду я. Уходите вы вдвоемъ, а я останусь съ Феклушей. Она и къ моей покойной Акулинушк была сердечна, когда та хворала, съ ней мы и Анфисушку вмст свезли въ больницу, такъ какъ-же я еето покину?

— Да мы Феклу Степановну не покинемъ, мы рядомъ будемъ работать, а только отдльнымъ кустомъ, и коли ежели она очень расхворается, то мы всегда около нея походить можемъ, доказывала Марфа.

— Нтъ, нтъ. Я остаюсь, ршила Арина.

Фекла бросилась ее обнимать и плакала отъ благодарности.

Марфа и Устинья отдлились вдвоемъ отъ артели.

Арина осталась работать съ больными и заработокъ умалился до тридцати копекъ въ день, хотя больныя женщины надсаживались на работ даже черезъ силу. Видя все это, он ужъ и сами стали уговаривать Арину, чтобы она уходила къ Марф и Устинь.