На заработках

— Да ужъ похоронили, сегодня похоронили. Къ самымъ похоронамъ мы и пришли. Еще-бы чуточку промедлили, такъ, пожалуй-бы, и не застали, а тутъ все честь честью, — какъ слдуетъ и попрощались съ ней, и поголосили надъ ней, и землицы на гробикъ бросили, отвчала Марфа.

— Скажи на милость, какъ вы ловко потрафили. Хорошо, что такъ привелъ Господь… Ну, а теперь помянуть покойницу надо. Бгите-ка за овсяной мукой въ лавку на деревню, а я къ ужину кисель заквашу — вотъ и помянемъ, вызвалась Фекла, ковыляя на больныхъ ногахъ около костра, на которомъ уже кипятилось въ котелк какое-то хлебово.

Но ходившія на похороны женщины были до того уставши, что стали просить сходить за овсяной мукой одну изъ сосдокъ по шалашамъ, а сами растянулись на земл и лежали.

— Хотла въ ночь работать, колоть дрова, чтобы наверстать прогулъ-то свой сегодняшній, а кажется ужъ будетъ не въ моготу, проговорила Арина, потягиваясь и позвывая.

— Какая ужъ сегодня работа! отвчала Марфа. — Только бы похлебать, да и на бокъ. Ноги-то словно колоды у меня. А насчетъ наверстки — въ воскресенье на работу поналечь можемъ.

— Въ воскресенье, двушки, вдь мы хотли панихидку по Акулинушк и Анфисушк въ здшней деревенской церкви отслужить, сказала Арина.

— Ну, такъ что-жъ изъ этого? Посл обдни отслужимъ, а потомъ, отдохнувъ, и понавалимся на пилы…

Изъ принесенной овсяной муки Фекла сдлала нчто въ род киселя. Разумется, мсиво закиснуть не могло, но Фекла все-таки сварила его и женщины ли. Помянуть киселемъ Фекла пригласила и сосдей, знавшихъ Анфису. Кром киселя, у Феклы была и бутылка водки, за которой она распорядилась послать вмст съ овсяной мукой. Водку длили, наливая по половин чайной чашки. Ее пили вс женщины, не исключая и Арины. Принимая въ руки чашку, каждая крестилась, говорила «упокой, Боже, рабу Твою Анфису», выпивала водку, морщилась и закусывала ложкой овсянаго киселя.

Такимъ образомъ по Анфис были справлены и поминки. Фекла была очень довольна этимъ и, укладываясь спать подъ шалашъ, сегодня какъ-то меньше кряхтла и охала, и говорила Арин:

— Все-таки, двушка, честь-честью все по Анфисушк справили. Вотъ и помянули какъ слдуетъ, а черезъ это и душеньк-то ейной на томъ свт будетъ легче.

— Само собой, отвчала ей Арина, натягивая на голову свой армякъ и собираясь ложиться тоже на покой.

LXX

Въ первое-же воскресенье Арина и демянскія женщины служили въ складчину въ мстной деревенской церкви панихиду по Акулин и Анфис. На панихиду приплелись и больныя — Фекла и Гликерія. Гликерія еле передвигала ноги, опираясь на палку. Лихорадочная Фекла пришла въ полушубк, хотя день былъ теплый и солнце свтило во всю. Идя въ церковь, больныя женщины останавливались раза два отдыхать и садились. Тоже было и на возвратномъ пути. Феклу, кром лихорадки, одолвала и одышка.

— Нтъ, ужъ видно намъ не поправиться съ тобой, Гликерьюшка, говорила она своей больной товарк. — Протянемъ и мы ноги. Придется и по насъ Ариш съ Марфуткой панихиду служить.

— Эко мелево! Мели, Емеля — твоя недля, утшала ее Арина. — То-есть, такъ-то еще поправишься, что въ лучшемъ вид. Теперь пошли дни теплые.

— Однако, вотъ не поправляемся, а все хуже и хуже, кряхтла Гликерья. — Я такъ даже прямо изъ кулька въ рогожку: сначала у меня ноженьки ныли только до колна, а ужъ теперь и вверхъ пошло. Вотъ теб и теплые дни! Нтъ, ужъ намъ коли есть какая поправка, то поклониться заработкамъ и хать къ себ въ деревню, а тамъ ложиться на печь и околвать съ голоду.

— Ужъ и съ голоду околвать! опять возражала Арина. — Шесть рублей у тебя есть принакоплено, семь рублей своимъ въ деревню послала, платьишко ситцевое здсь себ справила, рубль съ лишнимъ посл завтра отъ прикащика получишь…

— Эхъ, милая! Большія деньги шесть рублей, что говорить, коли-бы я могла въ деревню-то пшкомъ идти, а то вдь вонъ я какая — еле до церкви доковыляла. А вдь до деревни-то хать, такъ изъ шести-то рублей надо больше половины на чугунку издержать.

— Поду, Аришенька, и я въ деревню на поправку — мочи моей нтъ, ршила Фекла. — Должно быть ужъ мы не въ часъ въ Питеръ пришли, что-ли!

— Какое не въ часъ! возразила Марфа. — Просто тебя и Гликерію кто-нибудь сглазилъ здсь. Все говорили про васъ: вотъ ломовыя бабы, вотъ работящія! Вотъ теб и работящія! Право-слово — сглазили.

— Да кому сглазить, Марфуша? Вдь это надо, чтобы по злоб.

— А хоть-бы тотъ-же Андрей. Чего парень къ намъ тогда привязался?

— Не къ намъ онъ, милая, привязался, а двка ему понравилась. Изъ-за Аршпи онъ.

— А коли ежели ему Арина такъ нравилась, то не промнялъ-бы онъ ее на Аграфену.

При упоминаніи объ Андре Арина вспыхнула и сказала:

— Да полноте вамъ объ этомъ разговаривать. Бросьте!

— Просто ему артель захотлось разстроить, этому Андрюшк — вотъ онъ и разстроилъ, продолжала Марфа. — Мы врознь, вы отдльно, Аграфена въ сторону, дв изъ нашихъ на огородъ пошли, а ему этого только и надо было, чтобы артель повредить. Злой человкъ видитъ согласіе — его и мутитъ. У него глаза воровскіе.

Арина поднялась съ земли.