На заработках

— А отъ Надюшки нашей боровичской. Она два раза приходила ко мн съ огорода Ардальона Сергева, и я вотъ у ней была, какъ изъ больницы-то вышла. И, двушки, какъ она живетъ! Безъ варенья и чай пить не садится. Каждый день ситный пирогъ про себя стряпаетъ. Въ конецъ забрала въ руки Ардальона Сергева.

Разсказывая это съ нкоторымъ воодушевленіемъ, Акулина остановилась и схватилась за грудь. У ней была одышка.

— Все еще грудь нудитъ посл болзни-то, сказала она.

— А ты не торопись, ты потихоньку… посовтовала ей Фекла. — Бда съ болзнью-то. Захвораешь въ минуту, а на поправку-то и мсяца мало. Я и Гликерія тоже вотъ расхлябались. У ней ноги, а меня лихорадка треплетъ неудержимо. Ты потихоньку…

— И то надо потихоньку… согласилась Акулина и стала разсказывать. — Около шести недль, милыя мои, вдь я въ больниц-то вылежала. А только все это напрасно про больницу говорятъ, что тамъ въ кипятокъ сажаютъ. Рай красный тамъ жить — вотъ какъ хорошо. Докторъ этотъ самый, мужчина хоть и строгій, но такой добрый, сидлки — ничего, тоже ласковыя. Одно только — пищи этой самой въ умаленіи, а сть-то хочется. Какъ выздаравливать стала — страхъ хотлось, а не даютъ. И какъ мн капустки кисленькой или клюковки хотлось, такъ просто ужасти, словно вотъ при беременности. Былъ гривенничекъ, просила послать купить — ни Боже мой. Да ужъ Надюшка пришла меня навстить, а я ей и говорю: «принеси, милая, капустки квашеной мн пость». Ну, принесла въ синей бумаг. Ужъ и пола-же я въ сласть! И хорошо таково сдлалось на нутр, такъ что ужъ изъ больницы на утро хотла проситься, а вдругъ къ вечеру хуже, опять разгасилась, что было — не помню, и три недли еще пролежала. Да… Шесть недль. И во все время только одна Надюшка пришла навстить. А ужъ какъ-же мн горько было, двушки, что вы-то меня забыли.

— Странная ты какая, Акулинушка, да вдь мы думали, что ты померши, перебили ее женщины. — Арина даже и въ деревню о теб твоимъ писала, что ты померши, и пришелъ отвтъ, что по теб тамъ панихидку служили. Пишутъ, чтобы одежу твою и сапоги прислали имъ съ оказіей.

— Отвтъ былъ? быстро спросила Акулина. — Господи Іисусе! А я ужъ недли дв тому назадъ имъ черезъ сидлку Марью Ивановну писала изъ больницы — и мн отвта никакого. Ну, что мой голубчикъ Спиридоша живъ-ли?

— Живъ, живъ, отвтила Арина.

— Ну, слава теб Господи, слава теб Господи!

Акулина стала креститься, верхняя губа ея затряслась, глаза заморгали и она заплакала.

— Чего-жъ ты ревешь-то? Чего? Вдь живъ! — утшали ее женщины.

— Живъ-то живъ, да не красна, я думаю, жизнь-то. Вдь ни копечки я имъ въ деревню послать не могла изъ-за моей болзни.

— Ты благодари святителей, что сама-то цла осталась. Ты какъ добралась-то сюда? Вишь, дрожишь даже вся. Неужто пшкомъ? спросила Арина Акулину.

— Нтъ, душечка, разорилась, на пароход пріхала. Сорокъ копекъ за пароходъ взяли, ни пито, ни дено, Мн Надюшка рубль-цлковый взаймы дала. Гд пшкомъ! Я и отъ парохода-то сюда шла, такъ три раза по дорог присаживалась.

Фекла взглянула на держащуюся за грудь Акулину и, подмигнувъ Гликеріи, сказала:

— Вотъ теперь насъ три калки.

— Поправитесь, сказала имъ Арина.

— То-то думаю, что поправлюсь на работ. Теперь дни теплые, отвчала Акулина. — Хотя докторъ нашъ, выписывая меня изъ больницы, сказалъ: «а работу теперь ужъ брось и позжай къ себ въ деревню». Чудаки эти доктора, право… Какъ работу бросить, какъ въ деревню хать, коли ни копйки еще своимъ не послано?

— Мы вотъ тоже думаемъ послзавтра хать къ себ въ деревню. Здсь намъ не поправиться, сказала, кряхтя, Гликерія.

— Вы дло десятое, умницы, вы поработали и, поди, въ деревню послали, а я-то, гршная, ни копечки…

— Пошлешь еще… Теперь не ранняя весна, работы повсюду достаточно, сказала ей въ утшеніе Арина и стала варить воду на костр, дабы приготовить чай по случаю прибытія гостьи.

Къ чаю пришли и Марфа съ Устиньей. Напившись чаю, Акулина прилегла въ тни около шатра, а Арина сла около нея.

— Здсь и намъ нечего оставаться, Акулинушка, здсь работа трудная и теб не подъ силу, сказала она Акулин. — Здоровому человку здсь работа на отличку, а больному человку только одно умаленіе. Пойдемъ искать работы въ другое мсто.

— Нтъ, нтъ. Что ты говоришь! Я тутъ попробую… Я здорова, совсмъ здорова, упрямилась Акулина. — Одно вотъ только, что грудь нудитъ.

— Ну, вотъ изъ-за груди-то и нужно ночевать въ изб, а не въ сырости по земл цлыя ночи валяться.

— Полно, полно, двушка. Теперь ночи теплыя, люди говорятъ, скоро Константина и Елены будутъ — огурцы сажать время. Вотъ завтра и примусь за работу…

Арина не возражала, хотя по тяжелому дыханію и слабости голоса Акулины ясно видла, что Акулина долго еще не работница. Разговаривая такимъ манеромъ, Арина сообщила ей о своемъ жить быть на берегу Тосны, о томъ какъ он сначала работали большой артелью, а потомъ подлились, но объ Андре и своемъ знакомств съ нимъ и ссор умолчала. Слушая ее, Акулина стала дремать и заснула.

LXII