На заре

Гусочка помыл окровавленный нос, пробормотал:

— Оце ж, черт на дьяволе женился! Ежели б не под ножку, то я б тебе всыпал!

— Кабы соловому мерину да черную гриву, был бы буланый[262]! — огрызнулась Василиса. — В другой раз не вздумаешь давать волю кулакам.

— Это такой, что выпросит, — метнула Белозерова сердитый взгляд на соседа. — Почему не выполняешь разверстку?

— А ты не бачишь, что я токо хлеб перевез с поля? — надрывно прохрипел Гусочка, садясь на сруб колодца. Да и какая теперички разверстка? Год неурожайный.

— Ты эти штучки брось! — резко прервал его Коря-гин. — Когда молотить начнешь?

— Ще молотилки черт-ма, — ощупывая ушибы на голове, ответил Гусочка.

К забору подъехал Ропот, окликнул Корягина.

— Понимаешь, в чем дело, Петр Владиславович, — тихо начал он. — По-моему, банда у нас за станицей, и по всему видно, хочет прорваться к мосту. Я сейчас видел ее со стрельбища. Вот.

Корягин отвязал Кристалла от акации, махнул в седло и вместе с Ропотом подался в ревком.

XXII

Вечером Денисовна с Галиной отправились к Молчунам, а Соня, уединясь в боковой комнате, осторожно присела на стул, подняла взгляд на икону, перед которой теплилась лампадка. В душе бушевала ненависть, вскричало в ней: «Не верю! Ложь!..»

Выбежав из хаты, она под шелковицей схватила охапку соломы, сунула ее в печку. Спичка вспыхнула, пламя рассеяло темноту, дым повалил из трубы. Соня в порыве нахлынувших чувств расстегнула на груди кофточку, сорвала с себя крест. Он так же, как и всегда, блестел ярко, нагло. Соня оглянулась вокруг, швырнула его в горящую печку. Сжав руками голову, она вбежала в хату, бросилась на кровать, прижалась лицом к подушке.

Наконец поднялась и, пошатываясь, опустилась на скамейку у стола. В глазах рябило. Голова была точно свинцом наполнена, однако на душе стало радостно, легко.

«Это и все? — спросила она мысленно. — Значит, бога не только можно разбить молотком, как это сделал Артур, а и сжечь?..»

* * *

На Денисовну набросились собаки, но Галина отогнала их и пошла с матерью в дом.

В кухне старуха остановилась у порога и, увидев за столом ужинавших сватов, поклонилась им. Те молчали.

— Сват, я пришла до вас побалакать насчет своей дочки, — начала Денисовна.

— А что такое? — сурово спросил Молчун.

— Ваш Гриша, — продолжала старуха просящим голосом, — ни за что избивает Галину.

— А ваша Галька хай слуха свого чоловика, — перебила ее Меланья Аристарховна.

— Что ж она вам сделала? — обиделась Денисовна.

— Ледаща она у вас! — подбоченясь, заявила Меланья Аристарховна. — Ничего не тямит[263]. Вареников вчера наварила таких, как постолы… губы поразвешивали, не то есть — глядеть на них тошно. На мужа огрызается.

— Бог ты мой! — всплеснула руками старуха. — Да когда же это было? Дома она всегда варила, как нужно. А у вас — постолы. Греха вы не боитесь!

— Того она у тебя такая и богатая! — покраснев до шеи, злобно закричала Меланья Аристарховна. — Что? Еще пойдешь жаловаться. Корягину?

— Кто ж вам виноват, искали бы себе богатую.

Из-за дверей вдруг вывернулась попадья с дочкой и Бородулихой. Хозяйка ласково пригласила их к столу.

— А я заходила к зятю, — начала Акилина Даниловна. — Вы только подумайте! Витька записался в чавон. Служить большевикам будет.

— Наш Гриша рассказывал, — сказала Меланья Аристарховна и бросила сердитый взгляд на сваху. — Вот мой сын и побил твою дочку, чтобы с большевиком лясы не точила.

— Да, да! — подхватила попадья. — Самый настоящий большевик!

— Это еще Игнат не знает, — продолжала возмущаться Акилина Даниловна.

— Галька, а ну-ка иди сюда, — позвала Денисовна дочку.

Та выглянула из спальни, обратилась к мужу:

— Так ты меня побил за то, что я балакала с Виктором?

— Еще спрашиваешь? — буркнул Григорий.

— А что мне было делать, — заплакала Галина, прогнать его от себя, или как по-твоему?

— Хорошо, — сказал Молчун. — А как на это смотрит Лавруха?

— До ножа у них дело доходит, — ответила Акилина Даниловна. — Но он ничего с ним не может сделать. Мы так ошиблись, что выдали за него Оксану.

Попадья умиленно взглянула на свою дочь, сказала:

— Ох, доченька, у тебя личико запылилось! — Она раскрыла сумку, вынула носовой платок. — Дай я оботру.

— Ну, мама! — капризничала Ава. — Пойдем домой! Что тебе здесь делать? Мы и так уже в десятый двор заходим. Уморила ты меня.

— Не сердись, моя ягодка, — поцеловала ее попадья. — Ангел ты мой. Сейчас пойдем.

Молчун злобно посмотрел на сваху.

— Ну, вот, — раскатисто пронесся по дому его голос. — Гришка не зря ее побил. И ты, сваха, больше не приходи до нас с такими жалобами. Он ее муж, он вправе и бить, коли она зарабатывает.

— Как же так? — возмутилась старуха. — Какая у них жизня будет?

— А ты хочешь, чтобы твоя дочка свого чоловика вместо онучек в чоботы обувала? — шагнул Молчун к ней. — Э, нет. Этого у Молчунов не было и не будет.

Галина заголосила еще сильнее, бросилась к себе спальню, затем выглянула в дверь, сказала:

— А зачем маманя мне в тесто дрожжей положили? Чтобы хлеб не удался?

— Видите, что вы делаете? — укорила Денисовна. — В первый же день начали травить.