На заре

— Ничего, — сказал Корягин, догадываясь, что произошло с Галиной. — Мы сегодня вызовем Молчуна в ревком. Потолкуем с ним по душам. А Соню вам, Трофимович, придется взять.

— Пусть идет! — закричал старик, тяжело дыша. — Я же не лиходей, никогда больше не позволю себе…

Галина и Соня обнялись и, целуя друг друга, залились слезами. Отец все еще не мог прийти в себя. Мать потихоньку всхлипывала, сморкалась в передник.

К воротам неожиданно подкатила тачанка. Из нее, поддерживаемая Мироном, поспешно вышла игуменья, направилась во двор, увидела Корягина.

— Ах, как кстати! — не теряя присутствия духа, воскликнула она. — Я вас очень хотела видеть, Петр Владиславович.

— Что у вас? — спросил Корягин, окидывая ее прищуренными глазами.

— Хочу с вами поговорить, — вкрадчиво произнесла игуменья.

Калита пригласил их в хату. Игуменья сразу же начала:

— Я приехала доложить вам, Петр Владиславович, что вчера, в мое отсутствие, приехал в монастырь тот самый Набабов, который ранее руководил бандой. И подумайте только, мерзавец хотел обесчестить мою келейницу. И вот результат: ушла она из монастыря.

— Так что вам от меня нужно? — перебил ее Корягин.

— Ну, как же, Петр Владиславович, — растерянно проговорила игуменья. — Напасть средь бела дня!

— А вы откуда знаете, что этот бандит нападал на нее? — приподнял Корягин брови. — Нам она ничего не говорила.

— Она умолчала? — удивилась игуменья.

— Впервые слышу об этом от вас, — ответил Корягин.

— Да, да, — чувствуя неловкость, сказала игуменья. — Девушке трудно… Тут все естественно. Но моя обязанность быть справедливой. — Она сделала паузу и, украдкой взглянув на председателя, сидевшего с нею за столом, продолжала: — А узнала я об этом от своих послушниц.

— Да, дела не дюже приятные, — многозначительно протянул Корягин. — В монастырь ей уже возвращаться не придется.

— О, нет! — сказала игуменья. — Тут уж ее полная воля.

Корягин забарабанил пальцами по столу, встал. За ним поднялась и игуменья. Вышли из хаты. Корягин ушел, а игуменья, подозвав к себе Соню, увела ее в кухню, села рядом на лавке, ласково сказала:

— Сонечка, как же это произошло? Ты мне расскажи все.

Девушка подавленно молчала.

— Да ты не бойся! — игуменья дотронулась до ее плеча.

Соня несвязно изложила ей все, что случилось, заплакала.

— Какой негодяй! Откуда он взялся, ума не приложу, — проговорила игуменья. — Дай я тебя поцелую на прощанье. — И она взяла ее за голову, чмокнула в лоб, перекрестила: — Живи с богом, милая.

Направилась к двери. На току старики со старшей Дочерью молотили хлеб.

— Ну, Яков Трофимович и Евдокия Денисовна, — сказала игуменья, пуская притворные слезы, — расстаюсь я с вашей дочерью. Хорошая она у вас девушка. Вы не обижайте ее.

— Не обидим, матушка, — нехотя пробормотал Калита. — На ухе обожглись, так и на воду дуть будем.

XXI

На западной стороне, в полуверсте от станицы, на высоком берегу Гусиной плавни, возвышались два кургана, обросшие пожухлыми травами и серебристым ковылем. Первый из них носил название Калры, второй — Лезницы. Тут же, у подножия, чоновский отряд готовился к стрельбе. Виктор Левицкий взял карабин у Вьюна, внимательно осмотрел его, спросил:

— Метко бьет?

— У кого метко, — кивнул Вьюн и, шмыгнув носом, сбил набекрень кубанку, — а у кого и мимо.

— А я свою винтовку еще не проверял, — сказал Виктор и, сняв погонный ремень с плеча, щелкнул затвором.

К ним подошел Норкин, вооруженный винтовкой, шашкой и браунингом.

— А ну-ка, — лихо подхватил он, — у кого из вас метче глаз?

— Мне не сравниться, — указав на Вьюна, сказал Виктор. — Он почти два года был на фронте, а я что.

— И впрямь, — держась обеими руками за букварь, засунутый за пояс, хихикнул Вьюн тоненьким голоском.

Ропот бросил окурок и, растоптав его сапогом, подал команду отряду стать в строй. Чоновцы вмиг построились в шеренги, приняли выправку[256]. Несколько человек залегли и с дистанции пятьдесят шагов открыли стрельбу по мишеням. Остальные ожидали очереди.

Следующая группа из восьми бойцов, в которую входили Виктор Левицкий и Демка Вьюн, промаршировав вперед, припала к земле. Выпустили по пять пуль. Результаты у Демки и Виктора были прекрасные, что особенно поднимало дух у первого, и он весь светился умилением, чувствуя себя в эту минуту равным среди ранных.

Виктор отмерил сорок шагов и почти под самым курганом воткнул в землю двухаршинный кол, укрепил на нем папиросу и с положения стоя первым выстрелом сбил ее. Попробовал и Вьюн.

— Э, Демушка, — похлопал его Норкин по плечу. — Тут ты не мастак.

Вдруг из-за кургана Лезницы вывернулось человек тридцать или сорок всадников. Направляясь к станице, они поскакали по балке.

Ропот посмотрел в бинокль, скомандовал:

— По коням!

Чоновцы сели на лошадей, помчались навстречу загадочным конникам, но те неожиданно остановились, затем круто повернули влево и начали уходить по берегу к Гусиной плавне.

— Это бандиты, товарищ командир! — приподнимаясь на стременах, крикнул Вьюн. — Ей-богу, бандиты!

— А может, чоновцы из Тифлисской[257], — сказал один из бойцов. — Откуда знать?

— Не видишь, как удирают? — указал Вьюн.