На заре

— Да, пожалуй, банда Курунина, — следя за подозрительными всадниками, сказал Ропот.

Виктор ослабил повод и повел настороженными глазами по взбугренному золотистому полю, покрытому копнами пшеницы. Ратник запрял острыми ушами и, точно чувствуя опасность, высоко поднял голову.

Ропот оставил сторожевой пост на кургане Калры и с отрядом поскакал в станицу.

* * *

На широкий двор Гусочки пара гнедых втащила арбу, доверху нагруженную пшеницей. Василиса, управляя лошадьми, подъехала к скирде, сбросила на землю вожжи и кнут. Гусочка спустился по веревке, выпряг лошадей. Василиса тоже слезла. Гусочка принялся таскать воду из колодца, наливать в перерез. Жена начала кормить свиней и птицу.

Гусочка, увидев у плетня Калиту, мигнул в сторону Василисы, с гордостью спросил:

— Ну, как моя жинка, Яков Трофимович, нравится тебе?

Калита, подгребая колосья у конюшни, ухмыльнулся.

— Чудной ты, Иван, ей-богу, чудной, — сказал он и бросил сгребки[258] на ток, по которому Галина водила лошадь, запряженную в каток.

— А почему? — удивился Гусочка.

— Ну что в ней хорошего? — шутил Калита. — Баба да и только.

— Э, Трофимович, — Гусочка погрозил пальцем, ты етого не кажи. — Ето баба не абы какая, а важная баба. У нее восемь пудов весу. Я такую давно подыскивал.

Калита весело рассмеялся.

— Ой, скоморох же ты! — воскликнул он. — Чудаком прикидываешься. Ты даже людей ценишь по весу.

Гусочка мигнул глазом:

— У всякой бабы своя знатьба[259].

Продолжая заниматься своим делом, Калита полюбопытствовал:

— А где же твои поденщики, что ты с женой пшеницу возишь?

— Уже рассчитал, — ответил Гусочка. — Ето последняя арба.

— Машиной думаешь молотить?

— А то чем же!

Семья Калиты собралась вокруг сырна под шелковицей обедать. Соня и Галина сидели рядом и, уплетая борщ, поглядывали через плетень на соседа, ворочавшегося на арбе в шуршащих колосьях пшеницы. Отец растер в ложке колодочкой ножа стручок красного перца, положил в борщ и, пробуя его, ожег язык и губы, крякнул от удовольствия и старательно стал хлебать.

Вдруг со двора соседа донесся крик, похожий на лягушечье кваканье, и вся семья Калиты стала свидетелем того, как неугомонный Гусочка, сгорбив худую спину, топтался у разгруженной арбы и ругал Василису за то, что она косо вывершила скирду.

— Где же там? — глядя на скирду из-под ладони, возмущалась жена. — Покажется тебе семеро в санках.

— Да ты погляди на ету сторону, а потом на ету, горячился Гусочка. — Бачишь, что ето такое?

— А! — махнула рукой Василиса. — Выдумываешь.

— Ты супротив кого голос поднимаешь? — взъярился Гусочка, и лицо его вытянулось, потемнело. — Да я ментально онучу[260] с тебя сделаю!

И он со всего плеча стегнул ее кнутом по спине. Василиса взвизгнула, точно ужаленная, сжала кулаки.

— Ах ты сучий выродок! — яростно закричала она и пошла на него в наступление.

Гусочка, пятясь назад, ударил ее по лицу. Василиса кинулась на него, схватила за шиворот и, повалив на землю, села верхом.

— А, так тебе биться? — снимая с ноги старый башмак, выходила она из себя. — Я тебя проучу, сатану тебе в рыло!

— Пусти! — ворочался под нею Гусочка. — Крест и святая икона, убью!

— Меня? — гневно бросила Василиса и, размахнувшись башмаком, изо всей силы ударила его каблуком по голове. — Вот тебе, черт шелудивый!

В глазах Гусочки поплыли разноцветные круги, и он почти уже с плачем заскулил:

— Что же ты делаешь, уродова баба? Кто же ето так могет биться?

— А тебе можно, остроголовый черт? — избивала Василиса мужа. — Двенадцать раз женился, и все были поганые! Вот тебе, хорошему, вот от тринадцатой!

Гусочка увидел, что жена разозлилась не на шутку и что теперь унять ее нет никакой возможности, возопил не своим голосом:

— Суседи, ратуйте[261]! Караул!

Соня и Галина побежали к плетню и, увидев необыкновенную баталию, покатились со смеху. Отец и мать тоже поднялись и, задрав головы, глядели на соседа, попавшего в незавидное положение.

— Допросился, допрыгался, — сказал Калита, почесывая за ухом.

— Хоть одна нашлась смелая, — прибавила Денисовна. — Да ты гляди, как она лупит его!

— Катюге по заслуге! — сказал Калита.

Василиса не переставала буйствовать, и еще сильнее входя в бешенство, безжалостно колотила Гусочку.

Из расквашенного носа у него текла кровь, на лбу виднелись лиловые шишки.

На крик собрались соседи.

— А что, Мурзик, доершился? — захлебываясь, хохотала толстая казачка. — Еще ему, Васька, еще!

— И в ребра, и в печенки! — восклицала маленькая молодица писклявым голосом. — За бороду, за бороду его — там больнее!

Во двор вошли Корягин и Белозерова. Подобрав волосы под платок, соседка остановилась рядом с Василисой. Та, наконец, выбилась из сил, освободила мужа и только сейчас заметила перед собой улыбающегося председателя ревкома. Гусочка встал, вытер окровавленное лицо подолом полотняной рубашки и, указав на жену, обратился к Корягину:

— Немедля зарештуй ее, Петр Владиславович!

В толпе громко захохотали.

— За какую же вы его провинность? — спросил Корягин у Василисы.

— Это я ему скирду вывершила, — недовольно буркнула та. — Будет помнить, как взбрыкиваться.